Возможно, будь я в этом плане менее щепетильной, у меня был бы шанс вообще сюда не попасть. Но чего теперь об этом жалеть и думать, что и как бы могло быть? Всё уже случилось семь месяцев назад. Просчёт — и я тут.

Химик знал про исследование Антона. Узнал, что я сама захотела его продолжить.

«Не расстраивайся — здесь ты тоже сможешь им заниматься и помочь своему покойному мужу, как ты и хотела. Жаль только, это будет не так, как ты ожидала», — издевательски говорил он.

Изначально он хотел. Этот урод хотел действительно заразить меня, а затем испытывать, исследуя мой иммунитет. Но потом, через месяц, ему пришлось изменить план на более долгосрочный и более гнусный.

Которому я сегодня вновь пыталась помешать. После того, как у меня взяли кровь, я выскользнула вслед за шаркающей женщиной в белом халате и уже знакомым путём пробралась до панели управления. Как ни странно, на моем пути не встретилось ни единой преграды — я опасалась, что эта сволочь после того раза предпримет дополнительные меры предосторожности. Усыпляющего газа тоже не было. Бросив простыню, служащую мне маской, на пол, я вновь и вновь жала на микрофон, называя своё имя и выкрикивая призывы о помощи.

«Пожалуйста, кто-нибудь, откликнитесь», — шептала я также про себя. «Мне нужно убраться отсюда».

Честно говоря, я не знала, куда транслировался мой голос, помимо устройств, принадлежащих самому Химику. Может, как минимум, в остальные палаты. Ещё— в соединённый с этим местом необитаемый подвал, в котором мы побывали, и, вероятно, в некую «Клетку». Иногда в разговорах он упоминал это место, но мало объяснял, что оно из себя представляет. Как я поняла, там тоже содержались похищенные им люди, но отличались ли их условия содержания от здешних и насколько — я не могла сказать. Но однажды, после моей операции, он говорил, что на него там даже напали.

Как бы то ни было, ответом мне неизменно была тишина. В отчаянии я стала пробовать нажимать и другие кнопки панели, но те, кажется, были заблокированы.

— Чёрт, чёрт, чёрт, — от бессилия начиная впадать в тихую ярость, я исступленно била по ним до тех пор, пока не почувствовала внизу живота знакомые тянущие ощущения. Только тогда, испугавшись, я признала своё поражение и медленно направилась обратно к двери своей палате, по пути каждую секунду опасаясь, что на этот раз у меня действительно начались роды.

Чем ближе к ним, тем мне становилось страшнее. Ведь появление на свет моего ребёнка означало одно: отныне Химик заберёт его у меня, чтобы начать опыты. Каждый раз, едва я об этом думала, у меня кружилась голова, а кулаки сжимались от подступающей ненависти к нему. Теперь я осознавала, как сильно надеялась, что до родов мне каким-то невероятно чудесным способом удастся спастись. Просто потому, что иначе не должно было быть, иначе всё будет слишком ужасно, чтобы быть правдой…

Вот и дверь в моё место обитания. Облокотившись на стену возле неё, я ждала, глубоко вдыхая застоялый подвальный воздух, которому не помогали даже кондиционеры, и поглаживая низ живота. Малышка начинала уже расслабляться, но панике рано было ещё отступать. Кто знает, когда меня впустят в палату? В ушах звучал голос Химика:

«Когда процесс начнётся, я буду рядом. Только не вздумай убегать. Я не везде смогу увидеть тебя. Страшно представить, что на момент родов ты окажешься там, где тебе никто не поможет».

Но не искать выход я тоже не могу. В конце концов, до появления дочки на свет у меня ещё полтора месяца. Ещё есть время…

Нет, надо отвлечься и подумать о чём-то другом.

Обхватив живот обеими руками, я попыталась представить, как сейчас выглядит моя дочь. На УЗИ я видела её всего два раза — на сроке шести недель, когда я только узнала о беременности, и совсем недавно. На самом деле это исследование проводилось мне здесь гораздо чаще — просто эти два случая были единственными, когда я смогла заставить себя посмотреть на монитор. Если в первый раз там было неотчётливое пятно, то во второй — полностью сформированный плод, у которого можно было разглядеть даже черты лица. В этот момент я вновь испытала это чувство невероятности и восторга, сравнимоес первым ощущением шевеления ребёнка внутри себя: как во мне может действительно кто-то жить и расти? От того, что я всё-таки по профессии биолог, моя реакция казалась мне вдвойне забавной.

От мыслей о внешности и характере моей девочки я постепенно перешла к размышлениям о том, чем занималась бы сейчас, будучи на свободе. На таком сроке женщины уже вовсю предаются «гнездованию», и я не стала бы исключением. Ходила бы по детским магазинам, с упоением разглядывая бело-розовые ползунки, распашонки и чепчики, комбинезоны для девочек и разнообразные погремушки. Сама вязала бы крохотную одежду. Обустраивала бы детскую, присматривала кроватку, коляску и автокресло для новорожденных… Или коляску-трансформер. Накупила быгору книг по советам будущим мамам, выслушивала советы родных, волновалась — в общем, вела бы себя подобно всем типичным родителям, ожидающих первого ребёнка.

Химик меня всего этого лишил. А лучшее, что ждёт в этом аду мою дочь — это временное сохранение жизни.

Да, он не тронет её сразу. Оставит её здесь, как и меня. А затем этот выродок будет наблюдать, как мы обе медленно умираем.

Но пока я остаюсь жива — я сделаю всё, чтобы она увидела в своей жизни небо. Буду бороться с ним. Буду противоречить ему.

В памяти возник наш разговор двухнедельной давности.

— Ты, наверное, считаешь меня чудовищем, — невозмутимо говорил он в ответ на мои слёзы ярости. — Думаешь, всё, что я делаю — негуманно. А кто определяет, что такое гуманность? Правильно, сами люди. Лживые, лицемерные, плетущие друг против друга интриги, устраивающие войны… Во всём мире поощряется использование для опытов крыс и кроликов. Но чем люди лучше них? Почему они провозгласили себя главенствующим видом на земле и решили, что вправе использовать в собственных интересах остальные формы жизни? Большинство людей на земле не важнее, чем крысы, и пользы своим существованием приносят не больше. Иной раз от животных даже меньше вреда, чем от представителей Homo sapiens. И животные не убивают друг друга ради выгоды, в отличие от людей.

— Тогда кто ты? Ты ведь тоже человек! — в ушах всплыл мой собственный протестующий крик. — Причём намного хуже тех, о ком ты говоришь. На свете полно добрых