Шрифт:
Закладка:
«Фигура модельного плана», — как её окрестили знакомые Георгия. Ездил с нею в Питер и Кисловодск, лечились в Ессентуках и Минводах. Наряжал, как куклу. Да на куклу она и походила, если присмотреться. Кукольно красивые глаза, фигурка Барби, на полголовы выше своего «Папика Эрастовича», как она его снисходительно называла.
Удрала от него с командиром части, где служил и Георгий. Командир был заметно стройнее, выше, моложе и перспективнее — перевели из Кяхты в Кубринск.
Брошенный кадровик «поплыл». Плаксиво жаловался по телефону всем своим подругам по службе, просил совета.
И сегодня Нина понимала, что разговор будет крутиться опять вокруг сбежавшей «куклы».
Так и получилось. Ещё только увидев в окно торопливо идущего к кафе Эрастовича, поняла — разговор про разбившуюся семейную лодку. Это уже начинало надоедать. Но почти двадцать лет работы бок о бок обязывали сопереживать по поводу семьи.
Кстати, у самой Нины с этим делом было совсем глухо. После операции в онкологии, когда лишилась одной груди, жизнь стала совершенно иной. И дело было даже в груди этой, выброшенной хирургом. Хотя, чего кривить, и в ней тоже.
Три или четыре года она наблюдалась, проверялась, сдавала анализы и радовалась, что всё хорошо закончилось. Ремиссия была стойкой. А муженёк съехал сразу, как только она вернулась домой после операции. Детей до этого Бог не дал, а потом… А потом и не до детей стало. Неизвестно, чем обернётся в дальнейшем, может, и вторую красоту пришлось бы выбросить. В общем, два обломка от семейных лодок они были — Нина и Эрастыч.
Он увидел её за привычным столиком, где частенько вместе перекусывали по-холостяцки.
— Ну, рассказывай, что у тебя там? Только не говори, что вернулась и простил, — нависла она над столом в позе следователя. — Нет-нет, я не общаюсь с ней, — испуганно замотал он головой. Пригладил лысину ладонью, привычно заказал кофе и булочку и спросил, строго глядя на Нину:
— Ты знаешь меня сто лет. Что во мне не так? Я ещё нестар. Я ещё, ну, как мужчина вполне себе… Я состоятельный. Я могу позволить любой отдых с подругой — в России, за границей. Ну почему не так всё? Почему они уходят? А? Ответь мне как сержант подполковнику, Нин! Честно ответь.
— Георгий!.. Ну, ты как маленький. Вот кто они были, твои жёны и боевые подруги? Ну, кто? Честно мне скажи как подполковник сержанту. Молчишь? Да профурсетки они. Ты им не как мужик нужен, а как кошелёк на ножках. Так ведь?
Тот, поковыряв ложечкой залитую сиропом румяную «улитку», поджал губы.
— Так. Получается так.
— Ты вот сейчас знакомишься где-нибудь, приглядываешь себе кого?
— Ну, не то что знакомлюсь… Познакомили уже меня с одной, — неохотно протянул он, а потом довольно улыбнулся.
— Во-о-от. И ты ей сразу: «Я состоятельный, у меня пенсия, приработки, то сё?» Дурак ты. Да сейчас на тебя, как мухи на говно, даже восемнадцатилетние налетят, только бумажник свой засвети да пообещай, что в Мариинку свозишь, как ту в прошлый раз. Дурак!
— А что делать-то? Нин? Ну, не доживать же мне одному. Мне ж ещё пятидесяти нет. — Он отвернулся к окну, потом взял салфетку из подставки и промокнул вспотевшую лысину.
— Нормальную ищи. Не куклу! Оттого, что рядом с тобой модель будет идти, ты кучерявей не станешь. И выше тоже, уж извини. Ищи обычную бабу, с мозгами. Которая тебя полюбит, а не деньги, — психанула Нина.
— Ну-у-у… не знаю. Я думал, ты мне присоветуешь что… Давай, я вас с нею познакомлю, и ты скажешь, как она тебе, — неуверенно попросил он.
— Ещё интереснее. Хотя давай! — Нина хлопнула остатки кофе из чашки, завернула нетронутую выпечку в салфетки. — Побежала я на пост. Звони, прибегу к тебе, на смотрины. — И затопала берцами по кафелю.
Через пару недель Эрастович и впрямь позвонил:
— Нин, забегай, если время есть.
Та, не переодеваясь, в спецовке ЧОПа и берцах, суровая, как прокурор, через часок была уже на месте, у дверей квартиры сослуживца. Никакой новой подруги там не было. Сам он собирал в углу стопки папок, выстраивая из них многоэтажную пирамиду. К ней пристраивал новую. В коробку из-под обуви складывал печати.
— Эрастыч? Это откуда у тебя столько печатей? — удивилась Нина.
— Драсьте! Я ж у них у всех. — Ногой он сдвинул папки поплотнее. — Бухгалтером. Что же, мне каждый раз бежать за печатью? Так удобнее.
— А… А чего ты сегодня всё сдвигаешь в угол? Не с молодой ли тут танец новобрачных собрался танцевать? — съязвила Нина.
— Ерунда всё, Нина, ерунда. Садись вон, диван свободный. Короче, сделал я ей в пятницу предложение. А она, представляешь, говорит мне: «Замуж? Ты кто вообще? Штабной полотёр. Я бы, конечно, вышла, но за боевого офицера, а не за штабиста».
И таким тоном, Нин. Я себя ростом в метр почувствовал. — Он спрятал от Нины взгляд, зарывшись в папки.
Нина устало плюхнулась на диван.
— А что я тебе говорила? Я ж говорю — профурсетки!
— Ну, что ты заладила: «профурсетка, профурсетка». Может, она и права. Росту во мне никакого, и славы боевой за мной не замечено. Ну, стрелял на стрельбах лучше всех, так кто это видел? Но я не за этим, Нин, тебя позвал. В общем, вот. — Он сунул ей в руку заявление.
Нина бегло пробежала глазами — об увольнении из части. Под ним — второе. Об увольнении из ЧОПа. Осипло переспросила:
— И?
— Я сходил в военкомат. Ухожу добровольцем. Дали неделю утрясти дела. Я ей докажу, что не полотёр, — как-то неуверенно произнёс он.
— Георгий Эрастыч! Вы в своём уме!
— Нин, мы ж сто лет, как договорились, что на «ты»..
— Ты от ответа не уходи и не финти. Ты с ума, что ли, сошёл? Тебе через год полтинник. Какой «доброволец»? Ты же, кроме книги приказов, ничего тяжелее в штабе не поднимал!
— Ну, не утрируй, тащ сержант. Я учился в высшем военном училище, где военные дисциплины, между прочим, в приоритете, а не навыки переноски книги приказов. Заметь — одни пятерки. Короче, чего теперь тут кулаками махать — заявление моё приняли на работе, так как я уже из военкомата принёс список, что мне подготовить нужно. В ЧОП сама отдашь.
До Нины дошло, что Эрастыч не шутит. А ей то ли плакать, то ли смеяться.
«Какой с него вояка?» — думала она, исподволь наблюдая за ним: невысоким,
