Шрифт:
Закладка:
«Драгоценные камни, распиханные по маленьким коробочкам, были внесены в список просто по цвету, например , лазурит как голубой камень, хризопраз как зеленый, топаз как желтый - и все они были обозначены просто как „камни“. Золотые и серебряные печати и восковые оттиски были сорваны с официальных документов и шли отдельно в гроссбухе, а хартии и привилегии были выставлены на продажу как пергамент и старые бумаги...»
Статуя Илионея, потерявшая в подвале голову и руки и превратившаяся в неузнаваемый и крошащийся торс, фигурировала в каталоге как «коленопреклоненная мужская фигура из белого мрамора с оторванной головой», а в другом описании - просто как «угловой мраморный камень», а копия Хайнца с полотна Корреджо «Леда» описана как «обнаженная женская фигура, которую щиплет злобный гусь»!
Статуя Илионея была куплена за 51 крейцер антикваром по фамилии Хелфер -крещеным евреем, который был известен под прозвищем Лаудон (его любимое выражение: так звали знаменитого генерала, который командовал армиями Марии Терезии). Стартовая цена была 50 крейцеров; когда Ханс фон Ахен купил ее для Рудольфа II в Риме, он заплатил за нее 34 тысячи дукатов. Хелфер продал ее за 4 гульдена каменщику по фамилии Мальницкий, вдова которого продала ее за 6 siebzehner венскому коллекционеру антиквариата по фамилии Барт; получив голову этой статуи, которая была прислана аукционерами гораздо позже, вдова Мальницкого открыла производство таких голов. В 1815 г. будущий Людвиг I Баварский увидел эту статую, когда приехал в Вену на конгресс, и купил ее за 6 тысяч дукатов, и таким образом эта статуя оказалась в Мюнхенской глиптотеке.
Окончательная судьба сокровищ Рудольфа II (несколько предметов нашли своих покупателей в Саксонии, Санкт-Петербурге и Вене) в прозаический, пуритански бюрократический век, испытывавший недостаток в изображениях и цвете, является символом всех иконоборческих восстаний против мира образов, цвета и форм, который был характерен для старой Европы. С этого опустошения внутреннего ландшафта людей, являющегося и ландшафтом души, начался период реформации; волну разрушений породило иконоборческое безумие радикальных баптистов и энтузиастов в Нидерландах, а также в лютеранских и кальвинистских государствах, солдаты которых принесли ее в другие страны, и ко времени правления Рудольфа II она поднялась уже на свой первый максимум. Потом пришла Тридцатилетняя война, которая на широких просторах империи уничтожила многое из того, что во Франции исчезло только в революцию, а в России - в период иконоборчества в первые годы большевизма. Барокко - последнее и самое продолжительное официальное выражение культуры Священной Римской империи, в некотором смысле единственное, которое она вообще имела, - представляет собой энергичную попытку, увенчавшуюся некоторыми большими достижениями, устранить разруху, которая охватила старый мир форм, и позитивно заместить ее. Истоки этой попытки можно обнаружить даже в разгар Тридцатилетней войны.
Глава 10
От великой войны к великому миру
В 1619 г. «зимний король» Фридрих электор палатин, которого богемские сословия избрали, не считаясь с домом Габсбургов, очистил Пражский собор от его произведений искусства, чтобы сделать его пригодным для проведения «очищенной» божественной службы согласно немецко-кальвинистсткому ритуалу. Его правление закончилось в следующем году после разгрома у Белой Горы 8 ноября 1620 г. На следующий день имперские войска были уже в городе. В торжественной процессии Доменико Руццола внес в собор портрет Богородицы, который он нашел в церкви, разграбленной протестантами в Страцконице в Южной Богемии. Эта сцена стала темой фрески в кармелитской церкви Санта-Мария-делла-Виттория в Риме, построенной в честь победы у Белой Горы и посвященной Святой Марии Победы - покровительнице победоносных армий контрреформаторской Европы.
Вечером 20 июня 1621 г. Прага стала свидетельницей религиозно-политической церемонии, которая вскоре была растиражирована на листовках, распространяемых по всей Европе протестантами и католиками с целью зафиксировать в умах людей это грандиозное зрелище. Сцена, в ходе которой огромные толпы монахов, священников и солдат выходили на площадь перед городской ратушей, напоминала процессию в праздник Тела и Крови Христовых (который победившая контрреформация ввела в завоеванных землях). На площади возвышался эшафот высотой три фута, готовый к тому, что на сцену выйдет смерть.
Католическое и протестантское духовенство оставалось с пленниками до самого последнего момента, подготавливая их к смерти. Солдаты полковника Валленштейна поддерживали в городе спокойствие. Первым поднялся на эшафот немец - граф Шлик «с веселым выражением лица», одетый в черный бархатный костюм и с книгой в руке. За ним последовали по очереди шестидесятилетний Венцель Будовец фрайхерр фон Будов, который был преданным членом Богемского братства, Криштоф Харант фрайхерр фон Польжиц и знаток искусства восьмидесятилетний Каспар Каплир, рыцарь из Сулевица, который с презрением не стал просить о помиловании, которое ему было обещано. После него вышел Дионис фон Чернин (представитель рода Чернин был последним министром иностранных дел, служившим Дунайской монархии), чей брат Герман со своего высокого балкона мог наблюдать, как хорошо и с каким достоинством тот встретил свою смерть. Затем по ступеням на эшафот взошел доктор Ессениус - анатом, врач и философ - в сопровождении всех четырех немецких проповедников. Перед казнью ему вырезали язык, потому что он «грешил» с его помощью, выступая в роли представителя сословий. Пока шли казни, император Фердинанд II находился в городе Мариацелле, где стоял на коленях перед алтарем Девы Марии, молясь за души казненных, с которыми он чувствовал себя связанным в communio sanctorum.
В 1936 г. молодой пуританин Альбер Камю ехал к себе домой во Францию из Праги через Вену. Барочная Прага произвела на него глубокое и неприятное впечатление. Вероятно, больше, чем вся эта пышность, его ранило дуновение смерти, всегда неотделимое от высокого барокко. В своей речи, с которой он выступил при получении своей
