Алиенора вскочила на ноги и выплеснула вино в лицо Тьерри.

– Ах ты, ублюдок! Убирайся вон! Как ты смеешь!

Тьерри бросил на нее взгляд, в котором сверкнул блеск кинжалов.

– Простите, мадам, я думал, вы знаете все обстоятельства его гибели.

– В таком случае не было нужды напоминать мне о них сейчас, разве что для того, чтобы позлорадствовать.

– Оставь нас, Тьерри, – сказал Людовик. – Ступай, вытри лицо.

Де Галеран сжал губы, поклонился Людовику, бросил на Алиенору острый взгляд и вышел из комнаты – широкий плащ развевался за его плечами.

– Почему ты держишь его при себе? – Алиенора дрожала. – Он отравляет все, к чему прикасается. Ты позволяешь ему шептать тебе на ухо; он спал в твоей палатке и в твоей постели все время, пока мы были в Крестовом походе, а мне ты запретил приближаться.

– Он заботится о моем благополучии так, как ты даже не можешь представить, – сказал Людовик, и в его голосе прозвучали холодные нотки.

– Это правда, – с горечью признала Алиенора. – И из-за него ты не только не король, но и не мужчина. По его совету ты принял решение выступить против Дамаска и позволил другим заплатить за это. Ты растерял последние остатки репутации монарха и воина. Моего дядю запомнят героем, а ты останешься в людской памяти слабаком, которым управляли другие, тянувшие тебя в разные стороны и лишившие сил. И я никогда не прощу тебе решений, которые привели к его смерти. Никогда, пока жива.

– Хватит, мадам. – Людовик расправил плечи. – Вы удивляетесь, почему я запретил вам входить в мою палатку – так посмотрите на ваше поведение. Я думал, что после всего, что мы пережили в странствиях, вы будете настроены на примирение, но это явно не так.

– С чего вы вдруг так решили, сир? – Внезапно она поняла, что неимоверно устала – измучилась от тщетности всего этого. – Никто из нас не изменился. У меня нет желания продолжать этот разговор. Я буду молиться за душу моего дяди, чтобы он обрел покой. Мне успокоения ждать не приходится.

Она развернулась и ушла, а он остался стоять в одиночестве, сжимая и разжимая кулаки. Тьерри поджидал за дверью, намереваясь вернуться к Людовику. Лицо он вытер, но волосы все еще были мокрыми, и от него разило вином. Алиенора боялась этого человека и ненавидела одновременно.

– Вы не заслуживаете пощады за то, что совершили, – сказала она дрожащим голосом. – Бог видит все, и вы предстанете перед его судом.

Он с издевкой поклонился ей.

– Как и все мы. Я не боюсь Его суда, ведь я всего лишь защищал своего короля и служил своему Богу.

– Воистину, вы больны душой, и дела ваши говорят о том же, – сказала она.

Он бросил на нее взгляд, полный яда.

– Верьте во что хотите, мадам. Я знаю, что Господь говорит о змее и вавилонской блуднице. Ко мне прислушивается король. А какая власть у вас?

Он вошел в покои Людовика и закрыл за собой дверь.

Алиенора сжала кулаки. Она дрожала от гнева, стыда и горя. Почему ей пришлось услышать о страшной судьбе дяди из уст Тьерри и навсегда связать это со злорадством тамплиеров? Она не должна была стоять здесь, зная, что Людовик и Тьерри закрылись вместе. Но в то же время, если Тьерри не заслуживал милосердия, то эти двое определенно заслуживали друг друга – а она заслуживала лучшего.

34

Папский дворец в Тускуле, август 1149 года

Папа Евгений наклонился вперед на стуле, крепко сцепив бледные руки, и пристально посмотрел на Алиенору. Он был маленького роста – еще меньше его делала осанка – и напоминал землеройку, облаченную в роскошные епископские одежды.

– Ваше преосвященство, я готова выслушать ваше решение, – сказала Алиенора. Вот оно, завершение путешествия. Людовик согласился на аннулирование брака и в то утро говорил с папой. С тех пор она его не видела, но он решил продолжить дело. Все, что стояло между ней и расторжением ее ненавистного брака, – это несколько слов из уст этого пожилого человека и необходимые документы.

Евгений потер подушечкой большого пальца сверкающий сапфир в папском перстне.

– Как я уже говорил вашему мужу, это дело Бога, а не человека, и Бог запрещает разлучать тех, кого Он соединил, за исключением очень серьезных и сложных ситуаций, которые не относятся к вашему случаю.

У него была привычка невнятно произносить слова в конце фраз, так что Алиенора плохо его понимала – но все же осознавала достаточно, чтобы знать: он идет не тем путем, который ей нужен.

– Однако наши родословные показывают, что наш брак является кровосмесительным в третьей степени. У нас с Людовиком одни и те же предки.

– Законы должны соблюдаться всеми средствами, но иногда о них вспоминают лишь для удобства, без должной искренности. – У него был тонкий старческий голос, но в нем все же звучала сила, не в последнюю очередь потому, что он страстно верил в то, что говорил. – Я не сомневаюсь, что вы верите в Бога. Вы не хотите вызвать Его гнев. Будьте кроткими и доверьтесь Его воле. Именно это я сказал вашему мужу. – Он предостерегающе поднял указательный палец. – Я весьма встревожился, узнав, что он тоже хочет аннулировать брак. Не такого я ожидал от истинного сына Церкви. Слишком многие просят о подобном, когда должны делать все возможное, чтобы беречь свой брак. Я сказал ему, что необходимо отказаться от этой идеи, и он согласился.

Алиенора смотрела на него со все возрастающим ужасом.

Евгений наставил на нее указательный палец.

– Не вам отрицать Божий замысел. Я не сужу о том, что позволено мне Богом. Всем сердцем призываю вас соединиться с мужем, как это было раньше, и идти по жизни вместе. От вашего союза родится наследник для Франции. – Его брови нахмурились в недоумении. – Вы еще молодая женщина и не должны прибегать к таким уловкам в этом вопросе. Вы должны молить Бога о милосердии за неразумность ваших мыслей. – Грустная, но почти добрая улыбка искривила его губы. – Вы пришли в нужное место, чтобы все исправить. Необходима решимость – и все исправится.

Алиенора пришла в ужас и смятение, но сохранила лицо и достоинство. Взгляд Евгения был полон сострадания и заботы, в его глазах мелькали и искорки тревожного порицания, как будто он упрекал провинившегося ребенка. Было ясно, что понтифик не собирается соглашаться на аннулирование брака