более месяца.

Шепот слуг становился все громче. Дверь открылась, и Марчиза на цыпочках вошла, держа в руках поднос с хлебом, медом и вином. Алиенора не была голодна. Более того, она чувствовала себя несчастной. Время, проведенное в море, было наполнено неизвестностью и ожиданием, когда ей не нужно было заботиться ни о чем, кроме самых простых потребностей. Теперь ей снова пришлось взять бразды правления в свои руки, и это давалось с большим трудом.

Она заставила себя поесть и напиться воды, а потом облачилась в свободное шелковое платье, которое ей принесли. Палермо был владением Рожера Сицилийского, одного из самых могущественных монархов христианского мира. Сам Рожер как раз объезжал свое королевство, и Алиенору принял его сын Гильом – красивый, темноглазый юноша восемнадцати лет, который с гордостью и учтивостью провел ее по дворцу и садам.

Сады были пропитаны насыщенным ароматом цветущих повсюду пунцовых роз с усыпанными золотой пыльцой тычинками. По дорожкам расхаживали павлины, распустив похожие на радужные метлы хвосты, а их грудки переливались всеми оттенками моря. Бабочки, темные и мягкие, как пурпурные тени, порхали среди цветов.

– Я попрошу наших садовников дать вам несколько саженцев, чтобы отвезти во Францию, – галантно предложил Гильом. – Вы видели вот эти, с кремовыми полосками?

Алиенора нашла в себе силы улыбнуться, хотя далось ей это с трудом. Она ценила красоту, но сейчас чувствовала себя отрешенной. Да и насмотрелась на подобное уже достаточно, чтобы все казалось одинаковым.

– Вы очень любезны, – сказала она. – Они будут прекрасно смотреться в саду в Пуатье.

Слуга ждал их у входа в сад и сразу же опустился на колени перед ней и юным принцем.

– Сир, есть новости от вашего отца, плохие новости. – Взгляд слуги метнулся к Алиеноре, когда подал свиток своему господину.

Гильом сломал печать, прочитал написанное и повернулся к Алиеноре.

– Мадам, возможно, вам стоит присесть, – сказал он, жестом указав на резную скамью у стены.

Она посмотрела на него остановившимся взглядом. «Боже правый, Людовик мертв», – подумала она. И последовала совету Гильома. Розы нависали над скамьей, тяжелые и красные, их аромат наполнял каждый ее вдох.

Гладкие брови Гильома сдвинулись на переносице.

– Госпожа, – мягко сказал он, – я с прискорбием сообщаю вам, что Раймунд, принц Антиохии, погиб в битве с сарацинами.

Алиенора продолжала смотреть на него. Запах роз усилился, и воздух стал таким густым, что она едва могла дышать, а тот, что вдыхала, был пропитан сиропно-сладким ароматом цветов на грани разложения.

– Мадам?

Она почувствовала его руку на своем плече, но это был хрупкий якорь.

– Как он умер? – спросила она сдавленным голосом.

– Как воин, мадам. Его люди стояли лагерем на открытой местности; их окружили сарацины и напали. Ваш дядя мог бежать и спасти свою жизнь, но он предпочел остаться со своими подданными.

Алиенора сглотнула. В горле стояла желчь. Ее дядя не был дураком в военных делах; дело было не только в этом: либо его предали предполагаемые союзники – что было вполне обычным делом, – либо, возможно, он больше не хотел жить, будто раненый лев, окруженный со всех сторон. Лучше быстрая смерть, чем попасть в сеть, которую затягивают все туже. Последняя мысль ударила ее с такой силой, что она согнулась, схватившись за живот.

Встревоженный юноша позвал служанок, но, когда они пришли, Алиенора отказалась от их помощи.

– Я никогда не прощу его, – горячо сказала она Марчизе, – никогда, пока я жива.

– Кого не простите, мадам?

– Людовика, – пояснила Алиенора. – Если бы он согласился на поход на Алеппо и оказал помощь моему дяде, как должен был, этого бы не случилось. Я считаю, что он и его советники ответственны за… убийство моего дяди. Другого слова для этого нет.

Алиенора отдыхала в Палермо в течение трех недель, прежде чем отправиться медленным шагом в Потенцу, где ее ждал Людовик. Она предпочла бы никогда больше не видеть его и не разговаривать с ним, но, поскольку они должны были подать совместное прошение об аннулировании брака в Риме, у нее не было другого выбора, кроме как поехать к нему. Рядом с Людовиком ей стало физически плохо, и когда король обнял ее, сказав о том, как он рад ее видеть, она с трудом сдержалась, чтобы не оттолкнуть его на людях.

– Для меня единственное облегчение в том, что мы можем вместе отправиться в Рим и аннулировать этот брак, – сказала она, стиснув зубы. – Дольше ты меня мучиться не заставишь.

Людовик обиженно насупился.

– Я почти не спал, так беспокоился о тебе.

Алиенора недоверчиво подняла брови. Она не сомневалась в его словах, но не верила, что не спал он из-за нее. Возможно, беспокоился за себя… Стоявший с другой стороны от Людовика Тьерри де Галеран изо всех сил старался не скривить губы, но не слишком в этом преуспел.

– И все же во что бы то ни стало давайте послушаем, что скажет папа, – сказал Людовик. – Мы должны руководствоваться святым законом Божьим. – Взяв Алиенору за руку, он подвел ее к кушетке и приказал слуге налить вина в кубок из горного хрусталя.

Тьерри остался стоять позади Людовика.

– Мы все были глубоко опечалены и потрясены, узнав о смерти принца Антиохии, – сказал он своим ровным, холодным голосом. – Мы слышали, что он храбро сражался, хотя и навлек на себя смерть своей глупостью.

Алиенора ощутила такую боль, будто Тьерри повернул кинжал в ее ране. От него веяло ледяной ненавистью, но ее ненависть пылала жаром.

– Если бы мы сдержали свое обещание и помогли ему, он не оказался бы в таком положении, – сказала она. – Вы виновны в его гибели.

– Я? Ах, бросьте, мадам. – Тьерри поклонился, и его губы сложились в надменную полуулыбку. – Я не посылал его в пустыню и не советовал разбивать лагерь на открытом месте; это был его собственный выбор и решение плохого командира.

– Пойди вы на Алеппо, мой дядя был бы сейчас жив.

– Алиенора, ты ничего не смыслишь в военном деле, – напомнил Людовик.

– А что смыслишь ты? Я видела тебя на войне – одна катастрофа за другой, тебя только и водили за нос твои так называемые советники. Не нужно быть мужчиной, чтобы разбираться в стратегии. Ты не оставил моему дяде выбора. Его кровь на твоих руках.

Людовик покраснел под ее язвительными нападками. Тьерри отшатнулся, будто его укусила змея.

– Прошу прощения, мадам – сказал тамплиер. – У вашего дяди был выбор, но он сделал его неправильно, и это стоило ему головы. Насколько мне известно, эмир Шукира снес ему голову