Однако котвал Брахмпура был ленив и желал только одного – чтобы его оставили в покое и он мог мирно брать взятки.

– Поверьте мне, господин, проблем не будет, – уверил он окружного магистрата. – Агарвал-сахиб только что звонил мне лично. Он говорит, мне следует поехать в Мисри-Манди, чтобы присоединиться к ПК, – так что я отправляюсь туда, господин, как только вы покинете участок, разумеется. – И он поспешно удалился, прихватив с собой двоих младших офицеров, оставив котвали фактически на попечении главного констебля. – Я немедленно отошлю сюда инспектора, господин, – заверил он. – Вам не нужно здесь оставаться, господин, – прибавил он заискивающе. – Время позднее. Все спокойно. Рад сообщить, что после предыдущих волнений в мечети мы разрядили обстановку.

Кришан Дайал остался с отрядом из примерно дюжины констеблей, подумав, что дождется возвращения инспектора, а потом решит, идти ли домой. Его жена привыкла, что он возвращается в неурочное время, и дождется его, звонить ей нет необходимости. Магистрат не ожидал, что может начаться бунт, он просто чувствовал, что напряжение растет и рисковать не стоит. Он был уверен, что министр внутренних дел ошибся, выбирая между Чоуком и Мисри-Манди, но министр внутренних дел был, пожалуй, самым влиятельным человеком после главного министра, а он сам – всего лишь ОМ.

Так он сидел в спокойном, но несколько встревоженном расположении духа, когда услышал то, что вспомнят несколько полицейских при последующем расследовании – расследовании, которое положено проводить старшему офицеру после каждого приказа открыть огонь. Сперва окружной магистрат услышал одновременное гудение раковины и крики муэдзина. ОМ они слегка обеспокоили, но в донесениях относительно проповеди имама не цитировались его пророческие слова о раковине. Затем, чуть погодя, долетел приглушенный рокот голосов, издалека доносились крики, и крики эти все усиливались. Еще до того, как он смог различать отдельные возгласы, Дайал сообразил, чтó именно кричат, – по направлению, откуда они доносились и общей форме и пылу звучания. Он послал полицейского на самый верх здания – на третий этаж – определить, где находится толпа. Толпы видно не было – ее загораживал лабиринт домов, – но головы зевак на крышах домов были повернуты в одну сторону, так что удалось обозначить ее местонахождение. Когда крики «Аллаху Акбар! Аллаху Акбар!» приблизились, Дайал незамедлительно велел маленькому отряду из двенадцати констеблей выстроиться вместе с ним в шеренгу – винтовки наготове – перед фундаментом и зачатками стен храма Шивы. У него в мозгу промелькнула шальная мысль, что, несмотря на службу в армии, он не научился мыслить тактически в условиях городского бунта. Неужели нельзя придумать ничего лучше, чем исполнить этот безумный жертвенный долг, стоя у стены перед лицом превосходящих сил противника?

Под его эффективным командованием оказались констебли-мусульмане и констебли-раджпуты, но в основном мусульмане. До Раздела в полиции служило огромное количество мусульман – благодаря твердой империалистической политике «разделяй и властвуй»: британцам было на руку, чтобы индусов, составлявших большинство конгресс-валл, избивало при случае большинство полисменов-мусульман. Даже после исхода в Пакистан в 1947 году в полиции продолжало служить немало мусульман. И их не радовала перспектива стрелять в братьев по вере.

Кришан Дайал держался принципа, что хотя и не всегда необходимо применять максимальную силу, однако всегда необходимо продемонстрировать, что ты готов к этому. Звучным голосом он объявил полицейским, что стрелять они должны только по его приказу. Сам он тоже стоял с пистолетом в руке. Но чувствовал себя куда более уязвимым, чем когда-либо прежде в жизни. Он сказал сам себе, что хороший офицер вместе с войском, на которое он полностью может положиться, почти всегда сумеет выстоять, но его терзали сомнения насчет «полностью», а «почти» беспокоило его не на шутку.

Как только толпа, которую все еще отделяли от них несколько переулков, появится из-за последнего поворота и устремится в атаку прямо на храм, жалкие и неэффективные полицейские силы будут уничтожены. Только что прибежали двое и сообщили магистрату, что в толпе тысяча человек, что они хорошо вооружены и, учитывая их скорость, вот-вот появятся. Теперь, зная, что он может погибнуть через несколько минут – и если выстрелит, и если не выстрелит, – юный ОМ на миг вспомнил о своей жене, о родителях и, наконец, о старом школьном учителе, конфисковавшем однажды синий игрушечный пистолет, который он принес в класс. С горних высот этих мыслей магистрата спустил главный констебль, торопливо окликнувший его:

– Сахиб!

– Да… да?

– Сахиб, вы действительно намерены стрелять, если придется?

Главный констебль был мусульманином. Для него было, наверное, немыслимо и странно, что он вот-вот умрет, стреляя в мусульман. Мусульмане, защищающие недостроенный индуистский храм, оскорбляли ту самую мечеть, в которой он сам так часто возносил молитвы.

– А ты как думаешь? – ответил Кришан Дайан, и голос его не оставлял места для сомнений. – Мне повторить приказ?

– Сахиб, позвольте дать вам совет, – быстро сказал констебль, – нам не следует стоять здесь, где мы лишены преимущества. Нам нужно поджидать их как раз перед самым поворотом; и как только толпа повернет, надо будет одновременно открыть огонь. Они не сообразят, сколько нас, и не поймут, кто на них напал. Девяносто девять процентов, что они разбегутся.

Потрясенный ОМ сказал главному констеблю:

– Это вам надо быть на моем месте.

Он повернулся к полисменам, окаменевшим от ужаса, и немедленно приказал им бежать вместе с ним к повороту. Они заняли позиции по обе стороны переулка примерно в двадцати шагах от самого́ поворота. Толпу от них отделяло меньше минуты. Они слышали крики и вопли, чувствовали гудение земли под сотнями быстро приближавшихся ног.

В последний момент он дал сигнал. Тринадцать человек взревели, бросились в атаку и открыли огонь.

Необузданная и опасная толпа, сильнее их в сотни раз, столкнувшись с внезапным ужасом, остановилась, пошатнулась, развернулась и бросилась наутек. Это было необъяснимое, потрясающее зрелище. Через тридцать секунд толпа рассеялась. Два тела остались лежать на мостовой: один молодой человек, раненный в шею, умирал или уже умер, другого – белобородого старика – бегущая толпа сбила с ног и затоптала. Он был покалечен – наверное, смертельно. Повсюду валялись тапочки и палки. Кое-где в переулке виднелись лужи крови, – значит, были и другие раненые, а возможно – и убитые. Друзья или родственники, наверное, оттащили тела в подворотни окрестных домов. Никто не хотел привлечь внимание полиции.

ОМ оглядел своих подчиненных. Двоих била нервная дрожь. Остальные ликовали. Ни на ком не оказалось ни царапины. Он поймал взгляд главного констебля. И они оба начали смеяться от