Несколько секунд Кедарнат молчал, словно приспосабливаясь к иному направлению мыслей.

– Я получил их во время Раздела, – сказал он. И после паузы продолжил: – Когда мы были вынуждены бежать из Лахора, мне удалось получить место в конвое армейских грузовиков, мы сели в первый грузовик – мой младший брат и я. Что может быть безопаснее, думал я. Но, видишь ли, это был Белуджийский полк. Они остановились перед мостом через Рави, а мусульманские головорезы выскочили из-за лесозаготовок и напали на нас с копьями. У моего младшего брата остались отметины на спине, а у меня – вот эти шрамы на ладонях и кистях – я пытался остановить острие копья… Потом месяц в больнице лежал.

Лицо Хареша выдало его – он был в ужасе. А Кедарнат продолжил рассказ, закрыв глаза, но голос у него был спокойный:

– За две минуты они закололи двадцать или тридцать человек – у кого-то погиб отец, у кого-то – дочь… На наше счастье, с другой стороны реки подошел гуркхский полк, и они открыли огонь. И, ну, головорезы сбежали, а я теперь здесь, рассказываю тебе эту историю.

– А где была твоя семья? – спросил Хареш. – В других грузовиках?

– Нет, я отправил их чуть раньше – поездом. Бхаскару было всего шесть в то время. Но поездом тоже было совсем небезопасно ехать, как тебе известно.

– Наверное, не надо было мне все это спрашивать у тебя, – сказал Хареш, чувствуя себя непривычно пристыженным.

– Нет-нет… все в порядке. Нам повезло, насколько это только возможно. Торговец-мусульманин, который раньше владел моей лавкой здесь, в Брахмпуре… он… ну… Как ни странно, но после всего, что случилось, я по-прежнему скучаю по Лахору, – сказал Кедарнат. – Но тебе уже надо поторопиться, а то опоздаешь на поезд.

Узловая станция Брахмпур была людной, шумной и смрадной, как всегда: шипящие клубы пара, свистки прибывающих поездов, суетливый гомон пассажиров. Хареш вдруг почувствовал, что очень устал. Был уже седьмой час, но жара не спадала. Он прикоснулся к агатовой запонке и удивился ее прохладе.

Взглянув на толпу, он заметил молодую женщину в голубом хлопковом сари, стоявшую рядом с матерью. Преподаватель английской литературы, которого он встретил на вечеринке у Сунила, провожал их на калькуттский поезд. Мать стояла к Харешу спиной, так что он не смог как следует ее рассмотреть. А у дочери лицо было поразительное. Оно не блистало классической красотой, от него не трепетало сердце, как от той фотографии, которую он носил при себе, – но это лицо обладало такой притягательной силой, что Хареш на мгновение остановился. Казалось, будто эта молодая женщина решительно борется с печалью, которая гораздо больше и глубже обычной перронной грусти расставания. Хареш вознамерился было задержаться и заново представиться молодому лектору, но что-то в выражении лица девушки – погруженность в себя, почти отчаяние – остановило его. К тому же его поезд был уже на подходе, его кули[207] уже ушел далеко вперед, и Хареш, будучи человеком невысокого роста, забеспокоился, что потеряет его в толпе.

Часть пятая

5.1

Одни беспорядки организуются намеренно, другие возникают сами по себе. Никто не ожидал, что проблемы Мисри-Манди достигнут крайней точки и выльются в насилие. Тем не менее через несколько дней после того, как уехал Хареш, в самом чреве Мисри-Манди, включая район, где располагался магазин Кедарната, было полным-полно вооруженных полицейских.

Накануне вечером случилась потасовка в дешевом питейном заведении, что приютилось на немощеной дороге, ведущей из Старого города к сыромятням. Забастовка означала, что денег у всех стало меньше, зато свободного времени – больше, поэтому в обители калари[208] было почти так же людно, как и всегда. Завсегдатаями этого места обычно были джатавы, но не только они. Выпивка уравняла пьяниц, и тем было безразлично, кто сидит за грубым деревянным столом по соседству. Они пили, смеялись, орали, затем вставали, пошатываясь, и уходили неверной походкой. Время от времени пели, иногда сквернословили. Клялись в вечной дружбе, делились секретами, обижались на воображаемые оскорбления. Помощник торговца в Мисри-Манди был не в духе – у него не ладились отношения с тестем. Он пил в одиночестве, доводя себя до общего состояния бешенства. Ушей его коснулось чье-то замечание насчет крутого нрава его работодателя, и кулаки продавца сжались. Он резко обернулся, чтобы посмотреть, кто это сказал, опрокинул скамью и рухнул на пол.

Троица, сидевшая за столом позади него, рассмеялась. Это были джатавы, с которыми он прежде вел дела. Именно он вот этими самыми руками брал у них обувь из корзин, когда они на грани отчаяния сновали вечерами по Мисри-Манди. Его хозяин-торговец не желал касаться этой обуви, боясь оскверниться. Джатавы знали, что крах торговли в Мисри-Манди особенно сильно ударит по тем продавцам, что слишком широко доверились системе расписок. Они также знали, что их самих он заденет еще сильнее, но для них это был не тот случай, когда влиятельный человек вдруг падал на колени. Зато вот тут, прямо у них на глазах, произошло именно это – буквально. Дешевый алкоголь местной перегонки ударил им в головы, а денег на пакору[209] и прочие закуски, способные его уравновесить, у них не было. Они смеялись и не могли уняться.

– Он борется с воздухом, – поглумился один.

– Забьюсь, он бы хотел другой борьбой заняться, – осклабился другой.

– А толку-то с него в той борьбе? Говорят, оттого у него и дома нелады…

– Сплошной облом, – заржал первый, отмахиваясь от него жестом торговца, отказывающегося от целой корзины обуви из-за единственной негодной пары.

Языки их заплетались, а глаза излучали презрение. Упавший бросился на них, а они навалились на него втроем. Несколько человек, в том числе калари, попытались их разнять, но большинство посетителей столпились вокруг и подзадоривали дерущихся пьяными выкриками. Четверо катались по полу, мутузя друг друга. В итоге зачинщика избили до потери сознания, а прочие получили увечья. Одному джатаву сильно повредили глаз – он истекал кровью и стонал от боли.

В тот же вечер, когда он ослеп на один глаз, толпа озлобленных джатавов собралась возле «Обувного рынка Говинда», где у вышеупомянутого торговца был свой павильон. Магазин оказался на замке. Толпа начала выкрикивать лозунги и пригрозила сжечь павильон дотла. Другой торговец попытался урезонить толпу, и она набросилась на него. Двое полицейских, почуяв, что дело пахнет керосином, побежали в местный полицейский участок за подкреплением. Затем уже десять полисменов, вооруженных