Поэтому, как только он продемонстрировал свою способность вернуть все в нормальное состояние, стало очевидно, что миру придется заплатить его цену под угрозой повторного прекращения поставок.

Приближался конец мая. 1 июня, согласно договоренности, Маркович остановит свои двигатели и позволит огромному скоплению электрической субстанции в своих аккумуляторах вернуться в привычные каналы. Затем Траст выпустит проспект, в котором будут изложены условия, на которых он готов разрешить народам пользоваться этим даром природы, бесценность которого Траст доказал, продемонстрировав собственную способность загнать его в угол.

Вечером 25 мая Калверт сидел в своем роскошном кабинете на Виктория-стрит и писал при свете дюжины восковых свечей в серебряных канделябрах. Он только что закончил письмо жене, в котором просил ее не падать духом и ничего не бояться, через несколько дней эксперимент закончится и все вернется в прежнее состояние, а вскоре после этого она станет женой человека, который вскоре сможет скупить всех остальных миллионеров в мире.

Когда он вкладывал письмо в конверт, раздался стук в дверь, и появился профессор Кеньон. Калверт встретил его жестко и холодно, поскольку догадался, с каким поручением он пришел. За последнее время между ними произошло два или три горячих спора, и Калверт еще до того, как профессор открыл рот, знал, что он пришел сказать ему, что собирается выполнить угрозу, высказанную им несколько дней назад. И профессор действительно сказал ему об этом несколькими сухими, тихими словами.

– Это бесполезно, профессор, – ответил он, – вы сами знаете, что я бессилен, так же бессилен, как и вы. У меня нет возможности связаться с Марковичем, а работу нельзя остановить до назначенного времени.

– Но вас же предупреждали, сэр! – горячо прервал его профессор. – Вы были предупреждены, и когда вы увидели эффект от чеканки монет, вы могли бы остановиться. Я не желаю иметь ничего общего с этим адским делом, ибо оно действительно адское. Кто вы такой, чтобы узурпировать одну из функций Всемогущего, ибо это не что иное, как это? Я слишком долго хранил вашу преступную тайну и больше не буду ее беречь. Вы сделали себя врагом Общества, и у Общества все еще есть власть расправиться с вами…

– Мой дорогой профессор, это все чепуха, и вы это знаете! – сказал Калверт, прерывая его презрительным жестом. – Если бы общество заперло меня, оно бы обошлось без электричества, пока я не освобожусь. Если бы оно повесило меня, то не получило бы ничего, разве что на условиях Марковича, которые были бы гораздо выше моих. Так что вы можете рассказывать свою историю, когда вам будет угодно. А пока извините меня, если я напомню вам, что я очень занят.

Как раз в тот момент, когда профессор собрался уходить, дверь открылась, и мальчик внес конверт с широкой черной надписью. Калверт побелел, его рука задрожала, когда он взял конверт и открыл его. Письмо было написано почерком его жены и датировано пятью днями ранее, поскольку большую часть пути пришлось проделать верхом. Он прочел его с неподвижным, пристальным взором, затем сунул в карман и направился к телефону. Он яростно попытался позвонить, а затем с проклятием на устах вернулся назад, вспомнив, что делать это бесполезно. На звук звонка в комнату немедленно вошел клерк.

– Немедленно вызовите мне скорую помощь! – почти крикнул он, и клерк исчез.

– В чем дело? Куда вы идете? – спросил профессор.

– Дело? Прочтите это! – сказал он, сунув ему в руку скомканное письмо. – Моя маленькая девочка умерла – умерла от этой проклятой болезни, которую, как вы справедливо говорите, я принес в мир, и моя жена тоже слегла с ней и, возможно, уже умерла. Этому письму пять дней. Боже мой, что я наделал? Что я могу сделать? Я бы отдал пятьдесят тысяч фунтов, чтобы послать телеграмму Марковичу. Будь проклят он и его адская затея! Если она умрет, я поеду на полуостров и убью его! Что это? Молния – во имя всего святого – и гром!

Как только он заговорил, такая вспышка молнии, какая еще никогда не раскалывала лондонское небо, пронеслась огромным рваным потоком пламени через зенит, а такой раскат грома, какого еще не слышали лондонские уши, потряс до основания каждый дом в огромном городе. За ним быстро последовал еще один и еще, и всю ночь и весь следующий день, как потом выяснилось, почти по всему Северному полушарию, бушевала такая гроза, какой еще никогда не было в мире и никогда больше не будет.

Вместе с ней пришли ураганы, циклоны и ливни; и когда ненастье, бушевавшее почти двадцать четыре часа, наконец, перестало сотрясать атмосферу и наступила тишина, первым фактом, вырвавшимся из хаоса и запустения, которые она оставила после себя, было то, что нормальные электрические условия в мире были восстановлены, после чего человечество взялось за восстановление ущерба, нанесенного катаклизмом, и занялось своими делами в обычном порядке.

Эпидемия мгновенно исчезла, а миссис Калверт не умерла. Почти шесть месяцев спустя в кабинет ее мужа вполз беловолосое подобие человека и слабо произнесло:

– Разве вы меня не узнаете, мистер Калверт? Я Маркович, или то, что от него осталось.

– Боже правый, так и есть! – сказал Калверт. – Что с вами случилось? Садитесь и расскажите мне обо всем.

– Это недолгая история, – сказал Маркович, садясь и начиная говорить тонким, дрожащим голосом. – Она не длинная, но очень плохая. Сначала все шло хорошо. Все удалось, как я и говорил, а потом, я думаю, всего за четыре дня до того, как мы должны были остановиться, это случилось.

– Что случилось?

– Я не знаю. Наверное, мы зашли слишком далеко, или каким-то образом произошел случайный выброс. Весь завод внезапно вспыхнул белым пламенем. Все, что было сделано из металла, расплавилось, как воск. Все люди на заводе умерли мгновенно, сгорели дотла. Я был в четырех или пяти милях оттуда, с некоторыми другими, охотясь на тюленей. Мы все были поражены до бесчувствия. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что я один остался в живых. Да, мистер Калверт, я единственный человек, который вернулся из Бутии живым. Хранилища больше нет. Только несколько куч расплавленного металла валяются на льду. После этого я не знаю, что произошло. Наверное, я сошел с ума. Этого было достаточно, чтобы свести человека с ума. Но какие-то индейцы или эскимосы, которые торговали с нами, нашли меня бродящим, как они сказали, голодным и выжившим из ума, и отвезли меня на