нечто, принимаемое за зло, в реальности есть нереальная тень добра, тогда это так называемое добро — не что иное, как нереальная тень реального зла. Если человек не станет размышлять таким образом, он будет обманывать себя, а самообман подобного рода обыкновенно чреват диссоциацией личности, ведет к неврозам, в том числе к ощущению собственной неполноценности во всех его хорошо известных проявлениях.

458 Исходя из этого, я счел себя обязанным оспорить применимость учения о privatio boni к области эмпирических исследований. По тем же соображениям я критикую утверждение, вытекающее из данного учения: «Omne bonum a Deo, omne malum ab homine»[646], ибо тем самым человек, с одной стороны, лишается возможности самостоятельно делать что-либо хорошее, а с другой стороны, наделяется обольщающей властью творить зло. Из всех достоинств ему остается лишь достоинство падшего ангела. Читатель увидит, что я строго следую буквальному смыслу этого утверждения.

459 Критике могут быть подвергнуты только психические явления, то есть представления и понятия, а не какие-либо метафизические сущности. Последние определяются лишь через сопоставление с аналогичными сущностями. Моя критика, следовательно, остается обоснованной лишь в границах эмпирических исследований. В метафизике же, в отличие от эмпирики, добро может определяться как субстанция, а зло — как некоторое µὴ ὄυ[647]. Мне неизвестны эмпирические факты, позволяющие сделать подобный вывод, а потому эмпирик должен умолкнуть. Тем не менее здесь, как и в случае с другими метафизическими высказываниями, в особенности догматическими, возможно выявить некоторые архетипические факторы, существующие на протяжении неопределенно долгого времени как предформирующие психические силы и потому доступные эмпирическому наблюдению. Иначе говоря, возможно выявить предсознательную психическую склонность, которая, независимо от времени и места, исправно побуждает делать аналогичные высказывания, как это происходит, например, при образовании мифологем, фольклорных мотивов и индивидуальных символов. Впрочем, мне кажется, что наличный эмпирический материал не дает оснований — насколько я с ним знаком — выдавать однозначные умозаключения об архетипической обусловленности privatio boni. Возьму на себя смелость заявить, что четкость суждений из области морали относится к очень недавним приобретениям цивилизованного человечества, а потому, в общем и целом, такие суждения (в отличие от других антитетических построений явно архетипической природы, что служат предпосылками актов познания, вроде платоновских ταὐτὸν и θἅρεπον — Единого и Иного) зачастую настолько смутны и размыты.

460 Подобно любой эмпирической науке, психология нуждается во вспомогательных понятиях, гипотезах и моделях. Но теолог или философ легко может совершить ошибку и принять их за метафизические постулаты. Атом, о котором рассуждает физик, не является какой-то метафизической гипотезой: это модель. А мои собственные понятия архетипа и психической энергии суть лишь вспомогательные представления, которые не составит труда заменить более удачными, если таковые найдутся. Мои эмпирические понятия, будучи подвергнутыми философскому осмыслению, показались бы логическими монстрами, а я как философ производил бы жалкое впечатление. С теологической точки зрения мое понятие анимы — совершенно явно гностическое, потому меня нередко причисляют к гностикам. Более того, процесс индивидуации порождает символику, сходную с фольклорной, гностической, алхимической и прочими «мистическими» рядами, а также — last but not least — с шаманскими представлениями. При сопоставлении материалов такого рода выясняется, что буквально отовсюду предстают «экзотические» и «глубинные» связи, так что всякий, решивший пролистать некую книгу, а не прочесть ее как положено, вполне способен поддаться иллюзии, будто он имеет дело с той или иной гностической системой. На самом же деле индивидуация служит выражением того биологического процесса, который, будучи простым или сложным, ведет все живые существа к становлению теми, какими им суждено быть изначально. Разумеется, этот процесс проявляет себя в человеке как психически, так и соматически. В психической области он приводит к созданию хорошо известных символов четвертичности, параллели к которым обнаруживаются и в фантазиях умалишенных, и в гностицизме с его своеобразием и, не в последнюю очередь, в христианских аллегориях. Отсюда следует, что речь идет вовсе не о каких-то спекуляциях мистического свойства, а о клинических наблюдениях и об истолковании их смысла посредством сравнения со сходными явлениями из других областей. Вряд ли стоит говорить о неумеренной фантазии анатома, открывшего непосредственное сходство между скелетом человека и костяками ряда африканских антропоидов, относительно которых публика пребывала в полном неведении.

461 Примечательно, безусловно, что мои критики, за редкими исключениями, избегают упоминать то важное обстоятельство, что я, будучи врачом и ученым, исхожу из фактов, доступных проверке всеми желающими. Критикуют меня так, словно я — философ или гностик, который притязает на обладание какими-то сверхъестественными познаниями. Конечно, в качестве философа или человека, занимающегося спекуляциями еретического свойства, я окажусь легкой добычей. Видимо, поэтому мои критики предпочитают замалчивать либо легкомысленно искажать открытые мною факты. А меня самого интересуют именно факты, не принятая в данное время терминология и не попытки теоретических объяснений. Тот факт, что архетипы существуют, вовсе не опровергается утверждением, что врожденных идей нет и быть не может. Я вообще никогда не утверждал, будто архетипы как таковые суть идеи; более того, я неоднократно подчеркивал, что вижу в них модус, лишенный конкретного содержания.

462 Сталкиваясь с многочисленными случаями недопонимания, я высоко ценю ту искренность, которую выказывает автор настоящей книги, исходящий из мнения, диаметрально противоположного точке зрения естествоиспытателей. Ему удалось, насколько это было для него возможно, проникнуть в образ мышления эмпирика; если и не все получилось одинаково хорошо, то не мне его винить, поскольку сам я, по неведению, наверняка допускаю в рассуждениях о теологии гораздо больше погрешностей. Нужна длительная разъяснительная работа для устранения таких несоответствий, но и в них есть кое-что положительное: две очевидно несовместимые области духовной жизни не только соприкасаются, но и взаимно подталкивают и обогащают развитие друг друга. Обе стороны при этом проявляют избыток доброй воли, и потому надлежит поблагодарить автора за его старание. Он попытался воздать должное противоположной точке зрения и, что мне представляется особенно ценным, наглядно и в высшей степени поучительно изложил теологическую позицию. Психотерапевт не может рассчитывать на длительный успех в лечении, игнорируя существование религиозных систем исцеления (если позволительно дать такое определение религии). Но и теолог, задачей которого является cura animarum (попечение о душе), тоже не может пренебрегать опытом медицинской психологии.

463 В практической области индивидуального лечения, полагаю, не должно возникать каких-либо серьезных затруднений. Таковых естественно ожидать тогда, когда начинают обнаруживаться расхождения индивидуального опыта с общезначимыми истинами. Если рассматривать случаи, с которыми имеешь дело, вне связи друг с другом, то выявление таких расхождений, насколько оно вообще возможно, с необходимостью требует длительного срока. На практике довольно часто случается, что