– Договорились! Однако важнее другое: мой Жан!

– Пусть сиделки следуют ранее данным рекомендациям, и ваш сын будет всегда здоров; главное, не прекращайте давать ему питье и делать ванны с добавлением бальзама.

– Все не так просто, как кажется. Святые отцы постоянно что-то выпытывают; опускают руки в ванну и нюхают их, а потом лезут с расспросами к банщикам и кормилице: откуда взялось непонятное зелье в ванне, кто его туда положил, сколько и зачем, – не иначе как это проделки сатаны, который хочет забрать к себе душу ребенка. По их мнению, это надо прекратить, пока они не пожаловались архиепископу и тот не приказал изгонять из тела мальчика духов зла, которые уже успели поселиться в нем. Особенно усердствует один из них, агент святой инквизиции, некий Содон.

– Я знаю, видела его во дворце. Его нора где-то близ монастыря Сен-Мерри.

– Он послан папой ко двору французского короля в целях искоренения ереси и борьбы с ведьмами, служанками дьявола. По слухам, он уже сжег несколько женщин, о чем и доложил его святейшеству. Его подозрение вызвало питье Жана. Он подошел, понюхал и вылил, а чашку швырнул в огонь, уверяя, будто отправил туда десяток чертей, поселившихся в ней. А в отношении сына он сказал: нам надо молиться, Бог не оставит нашего ребенка.

Анна молчала. Ей было над чем задуматься. Смертельная опасность грозила человеку, который жил в ее доме и уже столько сделал для регента, его супруги, королевства… для нее самой!

Мысли вернулись к наследнику Карла. Она взяла Жанну за руку.

– Не подумайте винить меня, если, упаси бог, с вашим ребенком случится несчастье. Беда идет от Церкви, она уже близко. Нет убийцы страшнее! Прогоните его, пока он не принес горе в вашу семью.

– Если бы это было в моих силах! – заломила руки Жанна. – Но кто посмеет перечить церковникам? Они имеют откровение от Бога и беседуют с Ним в своих молитвах.

– Я предупредила, мадам; глядите, не было бы поздно. Эти фанатики в своем безумии готовы отправить на тот свет кого угодно.

– Никогда не замечала за вами, Анна, нападок на святую Церковь.

– Мне жаль вашего малыша. Моя колдунья права, осуждая святош и смеясь над ними. Я замечаю, что становлюсь такою же, ибо вижу одержимость церковников и их полное невежество. Когда-нибудь, вероятно, я сорвусь, и боюсь этого. Вот почему я стараюсь оградить свою гостью от Парижа: он убьет ее! Святые отцы ее засудят и сожгут на костре, объявив ведьмой.

– Вы правы; боюсь, даже королевская власть не сможет им помешать.

Анна вспомнила высказывание Эльзы в связи с этим:

– Королям приходится склоняться перед игом служителей Церкви, которые объявляют себя толкователями воли Всевышнего. Если король пойдет против – его лишат власти, ибо она не приносит духовенству пользы.

– Не могу с вами не согласиться. Церковь – властелин, ибо установлена Богом и есть связующее звено между небом и человеком. Но если честно, то мне совсем не по душе путешествие в Каноссу[46].

– Не лучше ли предпринять прогулку по галерее с выходом в сад?

Улыбнувшись друг другу, обе вышли. У дверей толпились придворные, в основном дамы. На лицах читался вопрос: какого рода беседа произошла у двух непримиримых соперниц? Не затем ли пришла супруга регента, чтобы, ныне на правах хозяйки, выгнать вон ненавистную временщицу? И тотчас все изменилось: лица озарились улыбками, другие застыли с высоко вскинутыми бровями; среди рыцарей нашлись такие, что загадочно оглаживали бритые подбородки (бороды носили только пожилые) и крутили усы, с вожделением поглядывая на графиню де Монгарден. В стороне стояли два шута и с любопытством наблюдали за выходом двух дам.

– Смотри-ка, – толкнул Гишар приятеля, – как самцы поглядывают на самку и скребут затылки. Того и гляди, станут в очередь.

– Поскребешь тут, ведь кому-то надо оказаться первым. Пасть к ногам такой павы – не мечта ли каждого из павлинов, ведь сама королева у нее в подругах.

– Та расцвела кустом сирени, подметил, куманек? А улыбка – ну прямо-таки красит ее и молодит. Точно наливное яблочко. Такую не грех и…

– Закрой пасть! Орешек не для твоих зубов.

– Жаль зубки, не хотелось бы их поломать. Ну да нам хватает и тех плодов, где зубы без надобности.

– А пока что пойдем-ка к ним, такое событие должно сопровождаться нашим выходом.

И шуты, кривляясь и приплясывая, направились к двум дамам. Придворные со смехом посторонились, пропуская их. Гишар наигрывал на свирели веселый знакомый мотив, качая головой то влево, то вправо и звеня при этом бубенчиками; Тевенен исполнял немыслимый танец, высоко вскидывая короткие ноги в разноцветных лосиных панталонах в обтяжку. Двор, потешаясь над ними, дружно аплодировал в такт мелодии. Закончив ее, Гишар, склонившись, разведя руками и искоса глядя на дам, прочел короткий стишок:

Недавно жили при дворе две львицы,

Теперь живут две милые сестрицы.

И, растянув рот до ушей, вновь заиграл. Анна бросила ему золотой франк. Шут схватил его на лету и поклонился еще ниже. Тевенен покосился на его руку:

– Недурно, братец, ты заработал на двух строках. Мой мадригал, представь, удвоит это число, тем самым я рассчитываю заработать больше; но если тебе люб звон монеты, то мне милее будет дамский поцелуй. И вот моя работа:

Чем жить волками, лучше быть друзьями,

Чем хмурить лоб – засмейся иль запой.

Твой новый друг средь дам и меж князьями

Милее станет, чем любой другой.

Жанна рассмеялась и поцеловала шута, в свою очередь протянув ему золотой экю[47].

– Что, брат, – подмигнул Тевенен приятелю, – выиграл я баталию?

– Зато ты не умеешь играть на дудке, – был мгновенный ответ.

– Мне заменяет ее мой длинный язык, – отпарировал Тевенен.

Дамы вновь дружно зааплодировали.

Глава 8

Коронация

Настал, наконец, долгожданный день, и регент с супругой отправились в Реймс на коронацию. Их сопровождали, оповещенные заранее, едва ли не все вельможи королевства и высокопоставленные духовные лица. Кортеж выглядел внушительно: здесь, помимо прочих, члены магистрата, многочисленная охрана, конные трубачи, герольды, пажи, дамы и кавалеры на покрытых золочеными попонами жеребцах. В экипаж с монаршей четой, украшенный позолоченной короной, впряжены шесть серых в яблоках и белых лошадей. Рядом с Карлом его друзья – кто-то в повозке, другие на лошадях.

– Не пойму, зачем экипаж? –