Шрифт:
Закладка:
– Голодные собаки увидели как-то на реке ладью, а в ладье – огромный пирог. Бегали они по берегу и не знали, как его достать. Тогда они решили выпить реку, чтобы добраться до пирога. Пили они, пили, да и лопнули, а ладья поплыла себе дальше.
– Твой зятек, король, тоже бегал, бегал, да и лопнул. Теперь зашивает свою шкуру, но, того и гляди, снова станет пить.
– Будь готов, король! – подхватил Тевенен. – Собачка залижет ранку и вновь ощерит пасть.
Глава 9
Облатка и волоски из креста
До поздней ночи длились торжества. Карл устал, Жанна тоже. Перезвон колоколов на улицах и площадях наконец затих. Жизнь вошла в обычное русло.
Вскоре Карл собрал Большой королевский совет, где намечал обсудить важнейшие дела государства. Сюда, кроме друзей короля, входили: его брат Людовик; герцог Орлеанский Филипп, его дядя; епископ Парижский и бывшие советники отца: Бюси, Лоррис, Персень, де Тюдель, де Куси и другие. Перед этим Карл сказал другу:
– Отныне я должен забыть все, чем жил до этого: гулянки, пирушки, веселых женщин. Я беру в свои руки государство, а потому не имею права позволить себе жизнь праздного гуляки, которая стала присуща в последнее время моему отцу. У нас с тобой и Дорманом было немало подружек, зачастую супруга устраивала скандалы. Вспомни, как год назад мы вшестером завалились в кабачок «Белая обезьянка» на улице Двух Шаров. Ума не приложу, как Жанна узнала об этом.
– Ей нашептала одна из фрейлин, которую мы не взяли с собой. Вот ведь негодница! Катулл в таких случаях говорил: «Разглядите зависть, а за нею месть – вот вам и женщина!» Да ты забыл, верно: это была дочь герцогини де Вержи. Кстати, той же ночью она утешилась сначала с Тевененом, а вслед за ним с его приятелем.
– Ей-богу, Жанна поубивала бы наших подружек; помнится, она долго таскала за косу Антуанетту де Шомон, потом взялась было за другую, Маленькую Матильду, но та как знала: за день до этого срезала косы.
– Славное было времечко, Карл, что и говорить. Помню, на охоте в лесу Бонди мы с тобой забрели в домик лесника, прихватив с собой Жосеранду и еще какую-то девицу из служанок…
– Отныне с этим покончено, Гастон! У меня появилась дама сердца – моя жена! – и я уже не испытываю желания ей изменять. Но главное – благосостояние королевства и моего народа; оно заключило меня в свои объятия, а это покрепче сладеньких губок и нежных ножек придворных дам.
На Совете собравшиеся услышали то, чего никак не ожидали услышать от нового государя и что показало всем лицо мудрого государственного деятеля, на хрупкие плечи которого легла забота о восстановлении экономики страны, о поднятии хозяйства на прежний уровень. Это касалось в первую очередь армии – щита королевства. Карл высказал то, о чем думал после известия о смерти отца[53]:
– Перемирие не вечно; настала пора готовиться к войне с Англией. Народ не простит нам бездействия; он мечтает выгнать со своей земли англичан. Несмотря ни на что, обстановка в городе напряженная, он напоминает пороховую бочку, к которой осталось только поднести фитиль. Причиной тому непомерные налоги. Мы душим ими горожан, и они готовы взяться за оружие. Довольно нам одного Марселя! Первое, что надо сделать – решить вопрос о косвенном налоге. Он – та самая искра, которая в любую минуту может вызвать пожар в городе, ослабленном чумой, перенесшем столько потрясений. С другой стороны, казне нужны деньги: на них король будет содержать армию. Это отдельная тема, а сейчас надо собрать силы! Этим заняты в данный момент Эдуард Третий и его сын, и мы должны встретить врага не просто слепой грудой железа, а тактикой и умом, чего у нас недостает. Я имею в виду рыцаря.
Передохнув и выпив воды, Карл стал говорить о том, о чем всегда предпочитали умалчивать при покойном короле:
– Рыцарю не подобает выглядеть ошеломленным или смущенным при виде совсем не такого врага, какого он привык видеть на турнире. Он должен быть готов к любому бою: на палках, на косах, камнями и так далее, ибо именно таким оружием зачастую побивает его пехота. Отдельно речь пойдет о дисциплине. Что за рыцарь во французском войске? Это вепрь, бык с налитыми кровью глазами, опустивший голову для боя! Тот никому не подчиняется, не слушает ничьих команд, он диким взглядом ищет врага, с которым ему надлежит схватиться, и несется на него, не думая ни о чем другом, кроме как о том, чтобы сразить обидчика. Таков же и рыцарь – бездумный скот, тупая машина для убийства, которую забыли научить подчиняться приказам и думать. Для чего тогда полководец? Для того чтобы держать перед глазами поле битвы и отдавать своевременные и точные приказы. Но разве рыцарь слушает его? Он ослеплен, неподатлив, плевать ему на приказы; он бьет пятками коня, стремясь, как на турнире, выбить противника из седла, а потом заставить того идти к даме его сердца и поведать о победе ее паладина. Но разве у нас турнир? Идет война, жестокая, без правил и законов. Во время войны законы молчат. Главное тут – явить себя не павлином, который жаждет благосклонного взгляда дамы, а бойцом, вышедшим на поле боя, дабы отстоять свободу и процветание отечества. Турнир – игра. Но что есть турнир? Всего лишь эпизод другой игры – любовной. Показ ловкости и силы выглядит своего рода брачным ритуалом: танец самцов пред взорами самок. Но поле битвы – не зал для танцев, и здесь нет прекрасных дам.
Дорман наклонился к д’Оржемону:
– С такой речью следует выступать перед войском, а тут всего-то один маршал.
– Зато как внимательно слушает епископ! Должно быть, набирается ума.
– Поэтому нынче, – продолжал между тем король, – пока нет военных действий, надлежит забыть о турнирах, шапочках, шарфиках, косынках и ленточках, повязанных на копье. Прочь его! Меч в одной руке, щит в другой – вот с чем следует идти в бой, причем не только конным, но и пешим, ибо идет сшибка лицом к лицу, грудь на грудь! До копья ли тут? Но рыцарь туп и упрям, как вол на пашне, он продолжает держать
