Не устоял, не сдержался, думайте, в конце концов, что хотите! За мной Троя не стояла, и разгневанный муж не соберёт войско, чтобы разрушить город в отместку за безрассудное поведение Париса и Елены, пускай в моём случае, ни о какой измене не могло быть и речи. Ни я, ни Айюнар никому в верности не клялись. По крайней мере, я-то точно.

Но нет, в её глазах отсутствовал и малейший намёк на сожаление и раскаяние. Я в уме с облегчением выдохнул.

- Кто такой болтливый? – деланно серьёзно спросила она. – Впрочем, не важно. Это мог сказать, кто угодно.

Она вздохнула и погладила меня по щеке, на которой уже вновь начала отрастать щетина.

- Сетхар принадлежит к роду, люди которого принесли в жертву мою мать, - серьёзно, но без какой-либо особой злобы сказала она.

- Он об этом знает?

- Нет. Он знает, что кто-то вздёрнул его родственников вниз головой на одной из скал. Не больше.

Она помолчала, прикусив губу.

- Он тогда искренне хотел мне помочь, даже пойдя против части своей семьи.

- В чём именно помочь, - не понимал я, хотя и начинал уже догадываться.

- В том, чтобы вывести меня в общество, уравнять в правах с другими людьми, - ответила она.

- А твои права были нарушены.

- Формально – нет. Но дело не в этом.

- Дело в том, что ты была дочерью отступницы и нечистой женщины. Подозреваю, что ещё и незаконнорожденная, так? – озвучил я предположение.

- Так.

- И все с детства смотрели на тебя свысока и не забывали при случае показать своё презрение, напомнив о твоём происхождении.

- Всё так, - подтвердила она. – Наше общество… оно с одной стороны кажется современным, а с другой стороны… - Она села на постели и обхватила колени руками, предоставив мне возможность любоваться её спиной. - … очень консервативно и полно предрассудков. Иногда начинает казаться, что мы их полностью изжили, но по факту ты для них – Белый Дьявол, а я – дочь отступницы и предательницы рода. Хотя моя мать ничего такого и не делала.

Похоже, она хотела выговориться. Искренне с кем-то поговорить, чтобы хоть как-то облегчить душевный груз. И перед кем же ещё можно было излить душу, как перед таким же, по сути, изгоем, как и она сама. Перед одиночкой, которого каким-то чёртом на кривой кобыле занесло, не пойми куда.

- Я решила… - она задумалась, - решила, что добьюсь всего сама, разбогатею, выбьюсь в высшее общество и заставлю тех, кто когда-то вёл себя по отношению ко мне высокомерно, смотреть на меня снизу вверх. И убить всех, кто был причастен к смерти моей матери. Врать не буду, не вся моя родня смотрела на меня как на дочь нечистой. Некоторые мне помогали, но тайно, особенно в том, что касается мести. Но общаться со мной полноценно они не могли в силу предрассудков. Разве что дядя, но и там было всё непросто.

Сколько же ей пришлось пережить на этом своём пути, думал я. Поначалу местный народ действительно показался мне довольно продвинутым (не люблю это определение, ну да ладно). Вот, передо мной женщина, думал я, богатая и успешная, управляет караваном, имеет что-то вроде транспортного бизнеса, у неё в подчинении суровые мужики с автоматами и ножами. А закулисье всего этого – средневековые предрассудки и стереотипы. И это я ещё не в курсе, почему её мать считали нечистивой, или, как Айюнар сказала, нечистой. Это вообще не одно и то же?

- А теперь? – спросил я - Теперь всё по-другому? Ты добилась, доказала всем, что хотела?

- Сейчас – по-другому. Почти. Но иногда мне кажется, что меня больше боятся, чем уважают.

- Как сказал, один император древности: «Oderint, dum metuant»

- Что это значит?

- То и значит: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».

- Ненависть и неуважение всё-таки не одно и то же, не находишь?

Я не знал, мне казалось, что презрение и ненависть в чём-то схожи. Если ты презираешь человека, делаешь его отверженным, то по факту ты его ненавидишь, как мне кажется. Если какая-то грань и есть, то она почти неуловима.

- Но, что касается Сетхара… - продолжала Айюнар. - Я не могла пойти против себя. К тому времени, когда Сетхар предложил мне стать его женой, я уже была довольно богата, но признания в обществе ещё не хватало. Мой род, семья матери, начали позволять себе контакты со мной, и они очень хотели этого брака, подталкивали меня к нему. Союз с Сетхаром очистил бы меня перед другими. Но я-то ни в чём не была виновата! Мне не за что было просить прощения! У меня не было причин чувствовать себя виноватой!

Она вновь тяжело задышала, и я ощутил, как дремавший до того гнев и давние обиды вновь просыпаются и вырываются на волю.

- Я не могла простить им такого отношения к себе и к памяти моей матери. А Сетхар, он просто хотел мне помочь, как он это понимал. А у меня перед глазами стояли его пускай и не самые близкие, но родственники. Особенно один, который даже перед лицом смерти продолжал унижать меня, изрыгая оскорбления. Что же, он умирал долго и болезненно, хотя его принципиальность и заслуживает особого уважения.

Кажется, она взяла себя в руки.

- А ещё Сетхар хотел получить в жёны чрезвычайно красивую женщину, - дополнил я.

Она легла обратно и положила свою голову мне на ладонь, продолжая смотреть прямо в глаза. Почему-то я подумал, что у меня в ладони сейчас самая настоящая бомба, которая может взорваться в любой момент, так как чека уже давно выдернута и выкинута и только жёсткая воля продолжает удерживать рычаг, чтобы запал не сработал и разметал всё вокруг себя.

- Сегодня мы уйдём отсюда, - снова произнесла она, закрыв глаза, словно успокаивая саму себя.

Я подумал, что, может быть, она была не так уж и не равнодушна к Сетхару, и всё могло сложиться совсем иначе, как в её жизни, так и в моей. Точнее, в моей-то уж точно. Я бы завялился в песках, и мои косточки ободрал бы ветер. Ну, или растащили бы местные зверюшки, которые наверняка здесь выползают по ночам. Не пропадать же такому количеству мяса.

Вот только представить себе, чтобы было, узнай Сетхар, кто разделался с его родственниками,