хлебал какую-нибудь дрянь и отравился. Сейчас таких случаев до двадцати тысяч в год по России. Пошли. Сейчас, скорее всего, будешь опознавать труп Дубова.

— Глеб, — жалобно сказала Сотоцкая, — мне страшно.

— Мертвых не бойся, они не кусаются.

На автостоянке Артемьев махнул рукой лейтенанту в штатском и усадил Сотоцкую в свою машину. Потом тронулся за желтым милицейским «уазом», и через сорок минут они оказались на даче, которую Лидия Павловна приобрела лет пять назад.

Ворота были открыты. Возле будки летнего туалета толпилась группа людей, часть из них — в милицейских кителях. Немолодой полковник отделился от группы, подошел к Сотоцкой, спросил вежливо:

— Лидия Павловна Сотоцкая?

— Да, — ответила она. — Мне следует провести опознание?

— Правильно.

Следом за полковником Сотоцкая и Артемьев подошли к криминалистам, и те расступились перед ними.

Дубов лежал плашмя, в нижнем белье. Глаза его были выпучены и остекленело смотрели в небо. На шее виден широкий багровый шрам. Только на одной ноге грубый солдатский сапог.

Сотоцкая проглотила застрявший в горле комок, но внятно произнесла:

— Это мой муж. Игорь Сергеевич Дубов.

Полковник тихо проговорил:

— Он оставил посмертную записку, самоубийство не вызывает сомнений. Но записка ничего не объясняет. Всего одна строка: «В моей смерти прошу никого не винить». Вы бы не могли, Лидия Павловна, что-то сказать по этому поводу?

— Я не могу. Все вам расскажет близкий друг нашей семьи Глеб Сергеевич Артемьев.

Она отошла, а Артемьев не дожидался вопросов, заговорил внятно и невыразительно:

— Он пил три последние недели по-черному. Был алкоголиком со значительным стажем.

— Отчего пил? — спросил седой криминалист.

— А просто так, по-русски. Пил, да и все. Материально в жизни был обеспечен, отношения в семье нормальные, по работе в периоды трезвости выполнял все с отменным качеством.

Ему задали еще несколько вопросов, но, Артемьев видел, что и милиции причины трагедии вполне ясны.

С разрешения полковника Сотоцкая заперла дачу, села в машину, и они с Артемьевым выехали на шоссе. Некоторое время молчали, потом Сотоцкая сказала как в пустоту:

— Он прибрался в доме, чего никогда не делал.

— Хороши бы мы с тобой были, если б он в своей записке обвинил в своей смерти нас.

— А он и в тот момент оставался трусом.

— Как тебя понять? — повернулся от руля Артемьев.

Сотоцкая ответила медленно:

— Он был ко мне привязан. Мы вместе росли. В свое время я вытащила его из грязной банды. Точнее сказать — непосредственно из тюрьмы. Он поменял фамилию, даже сделал незначительную пластическую операцию. Но все равно трясся от страха каждый день.

— Называй вещи своими именами, Лида. Именно этими фактами ты его прижала и держала на крючке? И он не мог устроить никакого бунта, когда в твоей постели менялась череда любовников.

Она ответила грустно:

— Ну что я могу поделать, Глеб, если у меня повышенная сексуальность?

— Меня это устраивает. Но только если меня тебе будет не хватать, организуй свои выходы налево так, чтоб я о том ничего не знал.

— Я никогда больше не буду от тебя уходить. Кем бы ни был при мне Дубов, но его смерть что-то сломала во мне. Я это чувствую, Глеб. Я уйду из холдинга «Гиппократ». Эта работа мне уже не по плечу. Найду работу попроще и поспокойней. Что ты на это скажешь?

— Я в состоянии колебания.

— Какого?

— Можно было бы тебя вообще снять с работы и посадить дома. Можно пристроить ко мне в лабораторию. Моим ассистентом или помощником. Второй вариант был бы лучше — ты бы была под сексуальным контролем и я бы чувствовал себя спокойней.

— Так в чем дело?

— В том дело, что ты не уймешься. И будешь копать под Дарью, а теперь и под Катерину Муратову, а мне все твои интриги стали до отвращения противны.

— Но ты меня не бросишь? В любых вариантах?

— Не брошу, Лида. Но и не женюсь.

— Да почему, Глеб?! Для тебя я буду хорошей супругой.

— Не обольщайся. Ты всегда стремишься держать близких людей на крючке. Без сомнений, найдешь такой крючок и на меня.

Сотоцкая примолкла. Почувствовала, что жизнь ее впервые за многие годы входит в спокойное русло, и уже не потребуются никакие судороги в пробивании личной карьеры и борьбы за свое место под солнцем. Будет под боком Артемьева.

Глубокий покой, которого она не ощущала, быть может, никогда, настолько умиротворил ее душу, что ей казалось, будто сейчас вместе с Глебом она оторвалась на машине от земли и парит в безвоздушном пространстве.

Это казалось невероятным, но известие о смерти Дубова удалось скрыть от общественности холдинга. По почте пришло заявление за его подписью — просил уволить по собственному желанию, число было проставлено недельной давности. Уволили, поскольку его и без того почти не замечали на работе. На редкие расспросы Сотоцкая небрежно отвечала, что развелась с Дубовым и он уехал в Питер. Работает там заведующим складом детских игрушек.

Был на свете ничтожный человек Дубов, и нет более Дубова. И никого это не трогало.

Глава 10

Ни с того ни с сего обычно очень послушный и спокойный жеребец Донован вдруг начал нервничать, пошел без приказа Кати галопом, потом принялся подкидывать круп, а в конечном счете встал на дыбы, высоко. задрав передние копыта. Быть может, Катя и могла бы удержаться, но решила не испытывать судьбы. Скинула с ног стремена и по хребту коня соскользнула на землю. Донован, обретший свободу, тут же на полном аллюре проскочил опушку рощи и разом исчез за деревьями. Катя кинулась следом, кричала, ругалась, но Донована нигде не могла приметить, а на зов он не явился. Катя, едва не плача, двинулась через лес и после часа пешего хода вышла на дорогу. Отсюда уже были видны крыши ее поселка. Жокейские высокие сапоги, как оказалось, были не приспособлены к пешим прогулкам, и Катя почувствовала, что натерла обе пятки. Она сошла с дороги, присела на пенек и с трудом стянула сапоги, которые надевала, присыпав икры тальком. Так и есть, на щиколотках уже вздулись волдыри. Самым разумным было бы добираться до дому босиком — дистанция не более четырехсот метров. К тому же по теплому асфальту Но подошвы ее ног к такому походу вовсе были не годились — тонкая, почти прозрачная кожа, которая лопнет, по мнению Кати, на первом десятке шагов. Она сняла шейный шелковый платок, разорвала его пополам и принялась бинтовать левую ступню. Когда заматывала правую, услышала гул мотора и радостно вскинула голову. Но тут же насторожилась.