– Ты нормальный! – выпалила я громко и уверенно. – Ты самый нормальный мадрих на свете. Ну и что, что ты немножко ненормальный. Я тебя люблю.

Впервые в жизни я произнесла эту фразу на русском языке. И она вылетела из меня без грамма усилий, сама собой, как будто была самой обычной фразой на свете, самой обыденной и повседневной, как “доброе утро” и “ма нишма?”. И никакого намерения в ней не было. Только мне самой от нее стало тепло, как будто она зажгла во мне камин.

Тенгиз щелкнул зажигалкой, и пламя высветило нижнюю часть его лица, похожую на улыбку.

– Ты уже все уроки сделала? – спросил он.

– Все, честное слово.

– Поужинала?

– Поужинала.

– Коридор и Клуб убрала? Ты сегодня дежурная.

– Все я убрала сто лет назад.

– Тогда посиди со мной.

И сел на землю, прямо на влажную траву. Снял куртку и постелил рядом с собой. Похлопал по подкладке.

Я тоже села.

Он задрал голову и посмотрел на небо. Я тоже задрала. Рваные облака неслись в вышине как угорелые, то скрывая, то обнажая бледные звезды.

Тенгиз пускал кольца табачного дыма вверх, и дым был похож на эти облака, растворялся в мерзлом воздухе и исчезал.

– Тебе не холодно? – спросила я, когда он докурил.

Он пожал плечами.

– Она в тебя по уши влюблена.

– Милена?

Я кивнула.

– Это не имеет никакого значения, – сказал он. – Это неправильно, и все тут.

– Что неправильно?

Он почесал затылок.

– Ты же все слышала.

– Слышала.

– Наша Маша часто права.

Я была с этим совершенно не согласна. Прелесть Маши была в том, что она очень часто ошибалась. К тому же, не менее редко, самой себе противоречила. Это делало ее похожей на меня. Тем не менее я спросила:

– В чем она права?

– В том, что люди склонны попадать в плен собственных иллюзий. Очень заманчиво воображать себя матерью большого семейства. А матери нужен отец. Каждому человеку нужен партнер. Такой, который будет тебя понимать, говорить с тобой на одном языке, разделять те же заботы и проблемы. А когда такое происходит, кажется, будто это и есть любовь.

Разве Маша такое говорила?

– А отцу? – спросила я.

– Что?

– Отцу не нужен партнер в виде матери?

– Конечно нужен. Ло тов эёт а-адам левадо. Не хорошо быть человеку одному. Но я не ищу… Слушай, Зоя, не тяни меня за язык. Он у меня всегда развязывается в твоем обществе. Это не комильфо.

– Это никакая не иллюзия, – сказала я. – Это реальность. Если человек тебя понимает, как родной, зачем от такого отказываться?

Вообще-то я имела в виду Милену. Но слишком поздно спохватилась, так что я не знаю, как понял меня Тенгиз.

– Слабый я человек, – сказал он, – и бесчестный мужчина. Настоящий мужчина никогда бы не позволил женщине жертвовать собой ради него.

– Ты так говоришь, потому что ты грузин, – сказала я, и больше никаких границ между мной и моим мадрихом, казалось, не осталось. – У вас какие-то древние понятия о чести и о мужчинах. И о женщинах тоже. Милена просто тебя опередила. Что же тебе, по-твоему, теперь делать? Писать этой комиссии, чтобы и тебя уволили? Кому будет хорошо, если вы оба нас бросите?

– Я так говорю, – возразил Тенгиз, – потому что некуда мне идти. Не буду я никому писать. На самом-то деле Милена очень хорошо меня знает. На самом-то деле она меня спасла.

Я могла бы страшно обрадоваться таким словам, но этого не произошло, потому что они прозвучали обреченно. Мне стало невыносимо грустно. Настолько, что я вздохнула глубоко, чтобы не задохнуться от тоски, и закашлялась от дыма очередной зажженной сигареты.

– Как это некуда? Почему некуда? На мадрихов всегда большой спрос. Тем более на таких, как ты.

– Да-а-а, – мечтательно протянул он. – Вот как раз из Кадури на далеком севере двое сразу уволились. Не выдержали. Их начальница в отчаянии.

– Ты за нас не бойся, – в порыве альтруизма сказала я. – Если хочешь, переходи в Кадури на далекий север, мы справимся, честное слово.

Раздалось нечто, отдаленно похожее на смешок.

– Ничего смешного. Мы правда сильные. Сильнее, чем кажется на первый взгляд. Раз мы сумели с родителями расстаться, значит, сможем и с тобой. В конце концов, мы только полгода знакомы, всего ничего. Мы ведь, по сути, друг другу никто.

Я и сама не понимала, на кой ляд взялась уговаривать Тенгиза уволиться, причем с таким истинным намерением, совершенно забыв о себе. Странно все это было.

– Никто… – повторил Тенгиз. – Не могу я уйти из Деревни. На роду мне написано здесь работать. Роковая должность.

И кивнул неопределенно, видимо обозначая направление, в котором находились ворота с охранником.

Ужасно это прозвучало. Ужаснее некуда. А еще – обидно. И это говорил он мне, ученице в проекте, побуждающем детей уходить из родных домов неизвестно куда.

– Значит, это не твой личный выбор. Получается, ты вовсе не выбираешь здесь работать, и мы тебе не нужны, раз ты все это не выбрал.

А потом у меня опять вырвалось:

– Уходи. Уволься.

И испугалась, потому что опять получилось не то, что хотела сказать.

Он повернулся и посмотрел мне в глаза вопросительно:

– Сколько тебе лет, рэбенок?

– Шестнадцать будет второго мая.

– Мы отгрохаем тебе колоссальный день рождения. Ты такой в жизни не забудешь.

– Это аж через два месяца, – напомнила я.

– Ты любишь шарики?

– Нет, – призналась я.

– Почему?

– Потому что у меня день рождения выпадает на день после Первомая, когда и так все с шариками ходят на демонстрацию. И кругом везде куча шаров. Они теряют смысл.

– Инфляция шариков, – сказал Тенгиз.

– Типа того.

– А что тебе дарили на дни рождения?

– Книжки в основном дефицитные. Тетрадки, ручки и дневники. Иногда брали в Оперный на балет или в кино. Водили в “Золотой ключик” на Дерибасовской, и я могла выбрать любые конфеты в любом количестве. Когда я была совсем маленькой – игрушки дарили. Но не кукол, я их не любила, мне больше нравились машинки и солдатики. Может быть, потому что их всегда было немерено у моего брата, и я тоже хотела быть как он, а он мне не разрешал играть со своими армиями. А еще бабушка всегда пекла мой любимый торт с ежами.

– С какими ежами?

– Ну, это просто обычный шоколадный торт, украшенный шоколадными ежами. У них глаза из монпансье. На ежей много времени и труда надо потратить, поэтому бабушка его печет только по особым случаям.

– Ага, – сказал Тенгиз, –