На груди у нее красовалась одна кожаная полоска, на бедрах – еще одна, каблуки у были едва ли не длиннее ног, веки черные, словно Аннабелла их углем размалевала, а губы такие красные, будто она объелась кетчупом и не вытерла рот. Белесый парик довершал все это великолепие.

– Я Мэрилин Монро, – ответила Аннабелла.

– А, точно, – не стала я ее разочаровывать, – как же я сразу не догадалась.

Потом в туалет вошла Алена и отпихнула Аннабеллу от зеркала, но ее костюм полицейской меня не так удивил, потому что она при мне его покупала в свободный вечер, когда нас отпустили для этой цели в центр города, где на улице Бен-Иегуда все магазинчики были полны товаров и мишуры для самого веселого еврейского праздника. Но я все же удивилась, можно даже сказать ошарашилась, потому что от полицейской на Алене была лишь фуражка, наручники и игрушечный пистолет на широком поясе. В остальном же она недалеко ушла от Аннабеллы.

И тут я поняла, что Алена почти никогда не красилась, разве что глаза подводила по особым случаям, как, например, в свой собственный день рождения, а сейчас она была загримирована по полной программе, то есть не так, как Аннабелла, а как нормальный человек, хоть и не как полицейский, и мне открылось, что моя бывшая лучшая подруга очень привлекательная девочка, то есть девушка, яркая и эффектная, и нос у нее правильный и вздернутый кверху, не то что у меня, и глаза у нее голубенькие, и брови выщипаны вразлет, и все как полагается, включая и тот факт, что под дулей, в которую вечно стягивала волосы, она настоящая блондинка. И куда, спрашивается, она эту красоту всю жизнь прятала? И зачем? А может, она ее не прятала? Может, она однажды расцвела за один вечер, как Золушка, превратилась в принцессу, а я и не заметила?

– Бог ты мой, во что это ты нарядилась, Комильфо? – спросила Алена.

Но я пропустила ее вопрос мимо ушей, а вместо ответа ахнула:

– Мамочки, какая ты, оказывается, красивая!

– Правда? – с ложной скромностью переспросила Алена, поправляя цыганские кольца в ушах.

– Обалдеть можно.

– В самом деле, неплохо ты накрасилась, – оценила и Аннабелла с некоторым испугом. – Только я бы на твоем месте подкоротила челку. Хочешь, подстригу?

Алена присмотрелась к своей челке, выбивающейся из-под фуражки, повернула голову влево, потом вправо.

– Нет, – пришла она к выводу. – Ты и ножницы – плохая компания.

Аннабелла под тональным кремом заметно побледнела, а я поспешила сгладить ситуацию и заверить ее, что она больше похожа на Мэрилин Монро, чем сама Норма Джин, а Аннабелла спросила, кто такая Норма Джин, что могло бы шокировать меня полгода назад, но больше не шокировало.

– Ты с ума сошла, Комильфо? – сказала Алена, не дождавшись объяснений про Норму Джин. – Я, конечно, все понимаю и очень тебя люблю, но иногда ты себя так ведешь, как будто с луны свалилась и с нормальными людьми никогда не общалась. Поменяй лучше костюм на что-нибудь, что тебе идет.

И она снисходительно поцеловала меня в лоб, словно я была неразумным грудничком.

С луны я не сваливалась, хотела я сказать, а Пурим не для того существует, чтобы наряжаться в то, что тебе идет, для этого существуют обычные дни, а в этот – воплощают своим видом самые дикие идеи, чтобы отметить, как все в персидском городе Шушане перевернулось с ног на голову. Но я не успела это сказать, потому что Алена и Аннабелла, стуча вразнобой каблуками, покинули туалет, а потом и нашу комнату.

Когда и я вышла из туалета, в комнату зашел Натан Давидович, переодетый в римского патриция, скорее всего – в Понтия Пилата, а точнее, завернутый в простыню и в сандалиях, как обычно, поверх носков.

– Во что это ты вырядилась? – в ужасе вскричал Натан. – Что с тобой такое? Нельзя в таком виде появляться на людях. Живо переодеваться! Я тебе помогу.

Я моментально жутко обиделась. Я вложила очень много усилий, картона и клейкой ленты в свою идею и ожидала, что Натан хотя бы засмеется, но он не засмеялся. А еще обиделась я потому, что, не сговариваясь, мы очень даже совпали идеями и вполне бы могли участвовать в конкурсе как самый оригинальный парный костюм. Но Натан Давидович явно так не думал.

– Пожалуйста, – сказал он, – я тебя умоляю, один только раз не выделяйся.

– Когда это я в последний раз выделялась? – удивилась я.

– Да по жизни, – туманно, но безапелляционно заявил он.

– Я думала, для этого существует Пурим, – возразила я. – Чтобы каждый выделялся настолько, насколько ему хочется.

– Ну это как-то… слишком, – скривился Натан. – Тебя не поймут.

– Мне пофиг, – ответила я. – Главное, чтобы ты понял.

– Я понимаю, – сказал Натан. – Да, это оригинально. Даже забавно… местами. Но как-то не хочется, чтобы ты была посмешищем.

– Это разве не смешно?

– Это две большие разницы, когда с тобой смеются и когда смеются над тобой. Ты же не клоун какой-нибудь, а девушка. Зачем ты себя уродуешь?

Давно я не была так сильно задета. С тех самых пор, как он обозвал меня андрогином. Тем более что он вообще не интересовался, во что я собираюсь наряжаться, потому что был весь поглощен трауром по Милене и охаиванием всего на свете и даже не пошел с нами в центр закупаться для маскарада.

– Кто бы говорил! – огрызнулась я. – Ты на себя посмотри! Не мог хотя бы чистую простыню у Фридочки попросить? И почему ты все время носишь сандалии с носками? Ты же израильтянин!

– Зря ты пытаешься на меня наехать, – пытался Натан сохранять спокойствие. – Я же о тебе забочусь.

– Врешь ты все. Ты не обо мне заботишься, а о том, что твои любимые аборигены о тебе подумают, когда увидят нас вместе.

– И когда это меня волновало, что обо мне думают? – справедливо поинтересовался Натан.

– Да по жизни, – ответила я.

– И это то, что ты обо мне думаешь?

– Да, – не раздумывая ответила я.

– Просто прекрасно, – сказал Натан. – Зачем ты тогда встречаешься с таким примитивом?

– Сама не знаю. С тобой вообще разговаривать невозможно в последнее время, и у тебя все мысли заняты Миленой и тем, как несправедлив этот злобный мир. Вот поэтому тебе и не смешно. И пусть меня засмеет хоть весь Иерусалим и окрестности, не твое дело. Ты мне не папа и не муж, детей я с тобой не крестила, и я