– Странное ты существо, Комильфо. Иногда ты рассуждаешь, как сорокалетний мыслитель, а иногда – как выпускница детсада.

– Это всегда так с подростками, – процитировала я Виталия, – у них разрыв между эмоциональным и интеллектуальным развитием.

– У них?

Я пожала плечами.

– Ладно, – сказала фигура, – будем считать, что это твой подростковый бунт. Принято. В протокол записано. Теперь вылезай из бочки и иди танцевать.

– Не хочу я танцевать!

– А что ты хочешь? Подпирать стенку? На бедном прокураторе Иудеи лица нет.

– Очень даже есть на нем лицо, – буркнула я. – Слишком много лица.

Треуголка отыскала взглядом простыню.

– Ясно. Вы с Натаном Давидовичем поссорились. Почему?

– По кочану.

– Слушай, Комильфо, а ведь ты очень давно не была в гостях у своих родственников и кроме поездки в город за костюмами никуда отсюда вот уже месяц не выезжала.

– Ну и что!

– А то, что она и тебя засасывает.

– Кто?

– Деревня. Так же с ума можно сойти: торчать круглосуточно в одном и том же месте, корпеть над уроками, а в свободное время выяснять друг с другом отношения.

Да неужели? Что ты говоришь?

– Мне здесь нравится.

– Я же говорю: засасывает.

– Не твое это дело! – вскричала я. – На себя посмотри! Ты же сам…

– Да, да, я помню, – вовремя перебил меня Тенгиз, но я уже успела ужаснуться самой себе. – У Маши все еще есть свободное для тебя время. Я назначу тебе встречу. Мне кажется, ты слишком поспешно от Маши отказалась. Мне кажется, я слишком рад обманываться, будто ты взрослый человек.

Я не уверена, что последнее предложение он сказал вслух. Вполне возможно, что я его себе вообразила.

– Не хочу я Машу! Сам иди к Маше! И вообще, во что ты сам вырядился?

– А ты как думаешь?

– В жуткого пирата, отгрызающего головы пленникам.

Тенгиз покачал головой.

– Ты в последнее время опять часто погружаешься в себя, – сказал он, а музыка стала тише. – Не думаю, что это идет тебе на пользу. Книги – это, несомненно, хорошо, но твои оценки ползут вниз. Почему ты ушла от Маши?

“Чтобы не говорить о тебе! – не сказала я. – Слишком много чести. Ты вообще мне никто. И не желаю ничего о тебе знать. Мне своих проблем по горло хватает”.

– И какой ты всегда была? – спросила меня психолог Маша, когда я, несмотря на то, что мне было стыдно и совестно расписываться перед ней в своей недолеченности, объявилась у нее в среду после Пурима с таким видом, будто меня приволокли к позорному столбу.

Но это быстро прошло. Через пять минут буквально от конфуза и следа не осталось, и такое было впечатление, что я с ней никогда не прощалась, не расставалась и не разлучалась, и я рассказала, что боюсь чулана.

– Я была как необитаемый остров.

– Прямо-таки необитаемый? – подвергла Маша сомнению мое лирическое сравнение.

– Обитаемый самим собой, – выкрутилась я. – Скажите, а шизоидные линии могут вернуться?

Психолог Маша задумалась. Думала она долго и выглядела сильно озадаченной.

– Я не знаю, как на это отвечать, – в конце концов призналась она и засыпала меня кучей встречных вопросов: – Что ты имеешь в виду? Откуда ты взяла про шизоидные линии? Ты решила сама себя диагностировать?

Я не стала рассказывать, что услышала про линии именно от нее. Мне не хотелось ставить ее в дурацкое положение. Вместо этого я спросила:

– Маша, а можно задать вам личный вопрос?

– Здесь тебе все можно, – ответила психолог Маша намного более уверенным тоном. – Ты когда-то уже интересовалась моим возрастом. Ты спроси, а потом мы сможем проверить, что ты имеешь в виду, когда задаешь мне личные вопросы.

– Ничего я не имею в виду. Мне просто интересно.

– Ты же уже знаешь, что в этом кабинете ничего не бывает просто так, – сказала психолог Маша.

– Вы увиливаете от ответа, – заметила я.

– Ты не задала вопрос, – заметила Маша.

– Вы одесситка? – осторожно спросила я, ожидая, что в ответ она спросит, почему мне это так важно знать, и сама же объяснит, что потому важно, что мне хочется быть на нее похожей, или чтобы между нами было много общего, или потому что я полагаю, что только похожие на меня люди могут меня понять, а непохожие – не могут, или потому что я разделяю людей на своих и чужих, на черных и белых, на хороших и плохих, а это свойственно подростковому возрасту, как свойствен ему поиск авторитетов, которых я ищу в ее, Машином, психологическом лице, а может быть, и не ищу, а, наоборот, пытаюсь опровергнуть и свергнуть, потому что если она на меня похожа, какой же она тогда авторитет, – никакой не авторитет, а просто Маша.

Но она просто ответила:

– Да.

А потом застенчиво улыбнулась и так опустила глаза, словно вся педагогическая команда Деревни во главе с Фридманом застукала ее у позорного столба или будто ожидая, что ее престиж в моих глазах резко упадет, и предупредила мой следующий вопрос:

– С Пересыпи.

Глава 33

Четыре причины для письма № 4

Здравствуй, Митя!

Пишет тебе Зоя П., она же – Комильфо. Надеюсь, ты меня не забыл. На всякий случай напоминаю, что мы с тобой были соседями с рождения, учились в параллелях, играли во дворе вместе с Аленкой З. и катались на велосипедах. То есть с Аленкой мы играли до тех пор, пока мы – то есть она и я – не поссорились. Потом втроем мы больше никогда не играли. А я уехала учиться в Израиль в сентябре прошлого года.

Если ты удивлен моим письмом, то я тебе объясню, почему я тебе пишу. Пишу я тебе по нескольким причинам.

Причина № 1.

Когда я уехала в Израиль, я с тобой не попрощалась. Это было очень некрасивым поступком с моей стороны. Я с тобой не попрощалась, потому что мне казалось, что я тебе не интересна и ты все равно меня забудешь, как только я уеду со двора. Теперь я понимаю, что ошибалась. То есть существует, конечно, шанс, что ты меня забыл и что я никогда не была тебе интересна, но я теперь хожу к психологу и вообще много думаю о своем прошлом и о человеческом поведении вообще и понимаю, что когда людям кажется, что их забывают и что они никому не интересны, это о многом говорит. Но говорит не о том человеке, который якобы их забыл, а о том, который посчитал, что его забыли.