class="p1">– Расставание, между прочим, – подхватила психолог Маша, – является главной темой программы “НОА”, поскольку наши ребята пережили преждевременное расставание и пребывают в разлуке с домом и семьей ежечасно, ежеминутно. Уметь прощаться – это очень важный навык. Мы должны подавать им пример, чтобы и они поняли, как следует правильно прорабатывать этот болезненный процесс.

– Вы, разумеется, правы, Мария Леонидовна, – тактично сказал Фридман, и я вполне могла себе представить, как он галантно целует руку психолога Маши, но очевидно, что этого не произошло в действительности. – Подводя итоги, следует признать, что, как это ни прискорбно, Артема Литмановича мы проворонили. Я не раз пытался образумить его отца, связывался с ним по телефону и пытался донести до него, что Артему было бы неплохо к нам вернуться, что каждому человеку полагается шанс на исправление, но никакого положительного результата мне добиться не удалось.

Общий вздох прокатился по кабинету, а Тенгиз сказал:

– Я ничуть не жалею. Некоторые ситуации неисправимы. Не надо было Арта принимать, я вам всегда говорил: это было чудовищной ошибкой. К тому же политические мотивы его приема, о которых мы почему-то никогда не упоминали…

– Дома ему будет только хуже, – перебила Фридочка. – Такой папаша искалечит ребеночку психику окончательно и бесповоротно.

– Мы не являемся программой спасения детей от родителей, – вмешался Виталий.

– Не стоит осуждать родителей, – поддержала его Маша. – Они единственные родители, которые даны. И им тоже нелегко жить в разлуке и доверять самое дорогое, что у них имеется, незнакомым людям.

– Я бы никогда и ни за что не отправила своих детей в чужую страну, – вдруг заявила Фридочка. – Это неправильно с точки зрения природы.

– Вот какие противоречивые чувства ты испытываешь по отношению к проекту, в котором работаешь, Фрида. – Психолог Маша снова тяжело вздохнула.

– Я тебя умоляю, – фыркнула домовая. – Я не способна к противоречивым чувствам. Мне жалко этих детей, поэтому и опекаю их как могу. Пытаюсь обеспечить им домашние условия вне дома, которого их лишили. Капля в море.

– Лучше не будем лишать молодых людей ответственности за решение, которое они сами приняли, – предложил Виталий. – Это их личный выбор. Он достоин уважения.

– О чем ты говоришь? – снова возразила Фридочка. – Они детишки, деточки, совсем еще малютки. Зайди в общежитие и посмотри, как спят в обнимочку с мягкими игрушками эти молодые люди. В таком возрасте сознательных выборов не бывает.

– Я хочу с вами попрощаться, – неожиданно прервала дискуссию о нашем этапе развития Милена дрожащим голосом, и все за дверью замерло и перестало шевелиться. – Мне было хорошо с вами. Можно даже сказать, это было лучшее время за всю мою жизнь. Ешьте, пожалуйста, торт. Кому отрезать?

Никто не выразил желания есть торт, кроме Фридочки.

– Мне, пожалуйста, – попросила она. – Ты для глазури употребила горький шоколад или молочный? Надеюсь, ты тесто на масле замесила, а не на маргарине. Маргарин вреден и делает мне изжогу. Я не понимаю, как вы, религиозные, живете на маргарине.

– Минуточку, – попросил Виталий, – Милена хотела что-то сказать. Говори, Милена, говори.

– Что тут скажешь, – тихо произнесла Милена. – Это мое осознанное решение и личный выбор, да?

– Да, – уверенно ответил Виталий.

– Ты не должна была так поступать, – так же тихо произнес Тенгиз. – Не должна была. Зачем?

– Мы это сто раз уже обговорили, – сказала Милена. – Я подала заявление на увольнение, и его одобрили. Как только мне найдут замену, я уйду. Незачем опять к этому возвращаться. Я всего лишь хотела использовать эту встречу, чтобы со всеми попрощаться.

Все опять замолчали.

– Тенгиз, ты хотел еще что-то сказать или спросить у Милены? – нарушила тишину психолог Маша.

– Я ничего не знаю, – сухо сказал Тенгиз, – и ничего не понимаю. Не знаю, с кем ты все это обговаривала сто раз, но точно не со мной. Ты меня избегаешь, Милена, с воскресенья. Что произошло на комиссии?

– Все к лучшему, – уклонилась от ответа Милена. – Дети справятся с моим уходом. Они ко мне не так уж сильно и привязаны.

– Не совсем так, – аккуратно поправил ее Семен Соломонович, – но, к сожалению, объективно говоря, лишать их классной руководительницы – наименьшее из зол.

– Почему обязательно необходимо их кого-то лишать, э? – не выдержал Тенгиз, и его грузинский акцент заметно усилился. – Что это за идиотизм такой, Сёма? Куда ты смотришь? Почему ты ничего не предпринял?

– Лучше бы мы обсуждали пуримский карнавал, – печально заметила Фридочка. – Ничего не готово, а на носу еще и покупка билетов на лето, и сажание деревьев на Ту Бишват, будь они неладны, и пасхальный седер, и конец семестра с табелями. От этих ковыряний в себе я устаю больше, чем от двойной смены. Мы зря тратим время.

– Твое негодование абсолютно понятно, – спокойно обратился Виталий к Тенгизу, опять проигнорировав Фридочку, – но, как представитель дирекции программы, я отвечу: здесь, в Деревне, произошла серьезная неполадка: пропал ученик. Вы же сами вызвали полицию и затрезвонили во все колокола. Наилучшее, что Милена может для вас всех сделать, это взять ответственность на себя. Ты поступаешь благородно, и я восхищен твоим поступком и его высокой ценой. Двое членов педагогической команды, во время рабочей смены…

– Прекрати немедленно! – вдруг взорвался кто-то очень несдержанный, и я с изумлением поняла, что этим кем-то была психолог Маша. – Что за бесчеловечность с твоей стороны! Никто ни в чем не виноват, все мы люди.

– Я никого не обвиняю, – невозмутимо сказал Виталий. – Я констатирую щекотливость ситуации.

– Обвиняешь еще как! Нигде не написано, что отношения между членами педагогической команды запрещены. Вот, например, в школе в Ашкелоне…

– Ты же психолог, Маша, – прервал ее Виталий. – Где твоя хваленая этика?

– Не надо попрекать меня психологией, – огрызнулась Маша. – Я не только психолог, я, между прочим, еще и живой человек, хоть вы все постоянно об этом забываете. И когда творится несправедливость, мне трудно молчать. Объясните и мне, пожалуйста, почему Милену увольняют? В чем она провинилась?

– Меня никто не увольняет, – робко возразила Милена. – Ты искажаешь факты, Маша. Это мое решение.

– Какой бред! – вскричала Маша, больше вообще на себя не похожая. – Не я искажаю факты, а у вас у всех искаженное восприятие реальности! Тебя Фридман заставил пойти на такой шаг? У вас, Семен Соломонович, со всем уважением, особенный пиетет к Тенгизу, и вы необъективны. Ему бы вы уволиться ни за что не позволили. Это какая-то системная манипуляция. Из тебя, Милена, сделали козла отпущения.

– Маша, ты забываешься, – в очередной раз попытался образумить ее Виталий, – и переходишь на личности.

– Это вы все забываетесь, – не унималась Маша, – а мы и есть личности,