Поскольку я была уверена, что к этой новообразующейся пустоте я тоже руку приложила, мне было не по себе. Хотелось попросить у Артема прощения за то, что я унизила его и испортила его репутацию и положение в обществе, написав у него на лбу “зона”, но знала, что этому не суждено случиться. Я лишь вцепилась покрепче в руку Натана и пыталась вообразить, как будет выглядеть наша группа без Арта, а сердце щемило. Ведь когда исчезает человек, которого ненавидишь, ты лишаешься чего-то жизненно важного. Впрочем, я давно уже не ненавидела Арта, я скорее его жалела.

Один из членов группы нас покинул, не попрощавшись, а вместе с ним покинула нас и уверенность в нашей неприкосновенности и сохранности. Получалось, что каждый из нас мог вот так вот взять и исчезнуть, по велению высших сил или собственной дурости. В нашей иллюзорной групповой броне появилась брешь.

Я поняла, между прочим, что все чаще и чаще мыслю в личном местоимении первого лица множественного числа. Меня самой становилось все меньше. “Нас” становилось все больше.

Но истинная катастрофичность последствий этого происшествия открылась лишь пару дней спустя.

Сперва мы боялись, что домой в Чебоксары отправят и Мишу, за пьянство. Но Мишу домой не отправили, а вместо этого пролетел слух, что кого-то из членов нашей воспитательской команды увольняют. Слухи в Деревне никогда не оказывались беспочвенными. Программа “НОА” была очень иерархическим предприятием: над каждым директором возвышался другой директор, и никто не был защищен от высшей силы. Каждый человек может взять и пропасть.

Вполне возможно, что человек в малиновом пиджаке все-таки дошел до самого главного начальника всех начальников, того самого Иакова Вольфсона, легендарного основателя программы, который когда-то толкал речи на нашем показательном мероприятии; или даже до самих членов израильского парламента, а может быть, и до самого главного раввина Израиля. Черт его знает, – главных людей было слишком много. Иногда казалось, что их было больше, чем учеников. Естественно, это тоже было иллюзией. Несмотря на то что иногда не получалось в это поверить, я помнила, что вселенная программы “НОА” не состояла из одной Деревни Сионистских Пионеров, – школ было много, и в них было много групп, а в них – множество учеников. Мы были точкой на карте. Только Деревня все же была одна, как сказал однажды Тенгиз. Другой такой не было и не будет. А без Тенгиза не было и Деревни. Во всяком случае, для меня.

Когда-то я ошибочно полагала, что Семен Соломонович способен уволить наших воспитателей, но теперь понимала, что он их никогда и ни за что не уволит и скорее пожертвует собой, чем даст их в обиду. Еще я теперь понимала, что Фридман далеко не всесильный – он был всего лишь наместником в одной очень маленькой провинции в очень большой империи.

Очевидно было, что чья-то голова должна слететь с плеч, чтобы смыть пятно безответственности с руководства программы. Только вот чья голова заплатит за нанесенный еврейскому народу в лице семейства Литмановичей и кошерных пожертвований ущерб, пока было неясно. От нечего делать мы принялись предлагать ставки: пять кровных шекелей на кандидата на увольнение. Кандидатура Тенгиза, разумеется, лидировала, потому что на его смене Арт напился вусмерть, пока вожатый слушал музыку вместе с классной руководительницей. То было самым грустным пари в мире.

По ночам я молилась неизвестно кому, чтобы тот, на кого падет меч правосудия, не был Тенгизом. Впрочем, известно кому молилась: только одно создание на свете обладало для меня всемогуществом. Но и он больше не казался мне всесильным, хоть и был памятником и мною сотворенным кумиром.

Глава 31

Жертва

Тревога и любопытство совсем меня доконали, и настолько надоело находиться в подвешенном состоянии касательно нашего дальнейшего будущего, что ничего не оставалось делать, кроме как воспользоваться козырем, который я самой себе обещала никогда больше не разыгрывать.

Тайну совещаний мадрихов с психологом Машей я никому, кроме Алены, не раскрыла, даже Натану. Так что в начале марта в среду вечером я в одиночестве вторично отправилась в здание директоров и начальников подслушивать педсовет.

В этот раз дождя не было, только пронзительный ветер бушевал в деревенском парке, который и зимой не облетал, потому что в Израиле листья, кажется, приколачивали к ветвям, иначе непонятно было, зачем Деревня содержала такое количество садовников; но дверь в кабинете так и не починили – она по-прежнему не захлопывалась.

Внутри было больше народу, чем в прошлый раз. Прислушавшись, я поняла, что и Фридман там присутствует, и почему-то Виталий, ведущий наших групповых занятий.

Трындела в основном Фридочка, но на неважные и дурацкие темы, такие как намечающийся пуримский карнавал, планирование пасхальных каникул, зарплаты, которые недоплатили, отчеты, которые недописали. Потом она принялась жаловаться на своих собственных детей, подхвативших грипп, и на мужа, который зимой отказывается косить траву на их участке. Семен Соломонович предложил прислать к ним частично субсидированного садовника, но домовая отказалась, потому что при таком раскладе муж совсем отобьется от рук. Затем она взялась расхваливать внешний вид торта, который испекла Милена, и восклицала, что ей не терпится попробовать его на вкус. Мне было непонятно, почему все выслушивают эту ерунду, вместо того чтобы решать, кого увольнять, или хотя бы обсуждать нас.

Похоже, Виталий был того же мнения, потому что в какой-то момент он бордельеру пресек, своим рассудительным тоном заявив:

– Друзья, я тут у вас редкий гость, так давайте соберемся и не будем забалтывать щекотливые темы пустыми разговорами. Маша, ты тут ответственная. Давай, веди группу.

– Да, да, – спохватилась безответственная психолог Маша, внезапно заробев. – Виталик прав, давайте.

– Давайте, – согласился и Семен Соломонович.

– Что “давайте”? – спросила Фридочка.

– Говорить о насущном, – ответил Виталий, несмотря на то что прочил психолога Машу в лидеры, – и расставаться.

– Зачем говорить о расставании? – воспротивилась Фридочка. – Когда придет время, тогда и попрощаемся. Пока оно не пришло, никто ни с кем не расстается. Лучше поедим торт. Сделать вам чаю? Кофе?

Я испугалась, что домовая выйдет из кабинета и направится в кухонный закуток готовить чай, и собралась было уносить ноги, но Виталий опять пришел мне на помощь.

– Ты же понимаешь, Фрида, – сказал он, – что так не бывает. Попрощаться нам все равно придется, но нам отпущено некоторое время, чтобы свыкнуться с этой мыслью.