попечителем Казанского учебного округа (что давало ему место в Главном правлении училищ) и поручить ему «реформировать» университет. С характерной для него целеустремленностью Магницкий начал насаждать в Казани «нравственность», вынудив многих способных иностранных преподавателей подать в отставку и существенно ограничив оставшихся в возможностях преподавания в связи с введенными им нелепыми нормами религиозной и идеологической «благопристойности». В Петербурге, как и в Казани, Магницкий стал безжалостным врагом «вольнодумства» и всех прочих проявлений «духа времени». Умный и агрессивный, он вскоре занял ведущее положение в правлении, где он и взял себе в союзники Рунича, выглядевшего рядом с ним тусклым и бесцветным. Их религиозность была того же склада, что и у Голицына, и это усиливало их влияние. Общими усилиями они смогли в 1821 году сместить Уварова с поста попечителя Санкт-Петербургского учебного округа и заменить его Руничем, который разделался с Петербургским университетом так же, как Магницкий с Казанским[485].

Такое развитие событий отражает трудности, с которыми столкнулось правительство Александра I, стараясь установить религиозный контроль над обществом, чьи древние традиции были искажены в век вестернизации. Россия была не единственной страной, стремившейся властным путем подчинить общество религиозным нормам. Так, в Пруссии в 1790-е годы король Фридрих Вильгельм II и его министр И. К. фон Вёльнер тоже пытались бороться с современным мятежным духом, усиливая влияние религии в обществе, что вызвало повсеместное недовольство и грубый произвол чиновников-обскурантов [Epstein 1966: 360–368]. Но Вёльнер по крайней мере укрепил протестантскую церковь, – очевидно, не без поддержки церковных иерархов. В России, где культура элиты гораздо меньше идентифицировалась с национальной церковью, чем в Пруссии, «двойное министерство» и Библейское общество – в глазах публики уже далекие от прогрессивных тенденций – стали отождествляться с неправославной религиозностью и вызывать неприятие у церковных традиционалистов. Старообрядцы и сектанты вступили в официальные связи с РБО. Произведения мистиков публиковались иногда с посвящением Александру за счет короны, в обход церковной цензуры (около 60 таких изданий вышло между 1813 и 1823 годами). Лабзин со своим журналом «Сионский вестник» представлял мистическое течение в Библейском обществе, но, в конце концов, под давлением православной церкви, в 1818 году журнал был запрещен [Дубровин 1894–1895,4: 117–118, passim; Zacek 1966: 420].

Еще одним влиятельным мистиком была Екатерина Татаринова. Подобно Крюденер, она вышла из прибалтийских немцев-лютеран. После того как ее брак распался (как и у Крюденер) и умер ее единственный ребенок, она посвятила себя (как и Крюденер) чтению Библии, молитвам и, несмотря на свои скромные средства, благотворительности. Царь пожаловал Татариновой резиденцию в Михайловском замке, где она начала устраивать молитвенные собрания, которые посещали крупные чиновники, офицеры гвардии и другие представители элиты, привлеченные ее харизмой. Среди них были сам Александр I, Голицын, Кошелев и ее фанатичный последователь Попов. На этих собраниях исполнялись песни и танцы в духе скопческих обществ; присутствующие, как правило, погружались в своего рода гипнотический транс, во время которого «прорицатели» вещали свои предсказания, – один из них, по слухам, по тридцать шесть часов кряду. Эти собрания еще больше компрометировали «двойное министерство» и Библейское общество, подтверждая их приверженность мистицизму [Дубровин 1895–1896, passim].

Однако значение этих мистиков и обскурантов, несмотря на свойственные им странные и отталкивающие крайности, не стоит преувеличивать. Роксандра Стурдза, например, была гораздо рациональнее Крюденер и, благодаря своим связям с немецкими религиозными мыслителями и российским двором и администрацией, играла более важную роль в жизни общества, чем баронесса со всей ее колоритностью. Чистки в среде ученых, организованные Магницким и Руничем в университетах Казани и Петербурга, не повторились в Москве и Дерпте, и, следовательно, политические методы «двойного министерства» к этому не сводились[486]. РБО также не было исключительно орудием реакционных мистиков-обскурантистов, потому что общество занималось переводом Библии на русский язык и ее распространением среди населения – проектом, заслужившим одобрение многих православных иерархов. К тому же помимо Библейского общества Россия переняла у Британии протестантские формы общественной деятельности: были основаны Императорское человеколюбивое общество и Попечительное о тюрьмах общество, и во главе обоих стоял не кто иной, как Голицын. Чтобы распространить грамотность, о которой пеклось Библейское общество, Александр I и Голицын поощряли ланкастерскую систему обучения, где нехватка учителей компенсировалась тем, что старшие ученики обучали младших. Эти общества, включая и РБО, были организованы частным порядком, но пользовались значительной поддержкой государства; многие их члены работали одновременно в нескольких обществах, в основе которых лежала забота о физическом и духовном здоровье населения[487]. Поэтому отвергать всю эту деятельность как обскурантизм – значит искажать сложное историческое явление.

Помимо мистиков вроде Попова и людей вроде Уварова, мало интересовавшихся религией, в «двойном министерстве» были сотрудники, связанные с православной церковью, – такие как Александр Стурдза. Работая одновременно с Каподистрией и Голицыным, он являлся персонификацией идеологии, преобладавшей в российской внешней и внутренней политике после 1815 года, но направление деятельности «двойного министерства» принимал с серьезными оговорками. Еще в январе 1817 года он писал Роксандре, что Голицын находится «в самом печальном подчинении у человека», который всегда внушал ей «вполне обоснованное отвращение» (вероятно, он имел в виду Лабзина, которого терпеть не мог)[488]. Стурдза надеялся, что царь «не поддастся чарам ложного учения», которое представляет собой «деспотизм иного рода, чем папство, но имеет ту же цель – завладеть ключом от святилища и подчинить скипетр его диктату»[489]. О мистицизме в целом он отозвался недвусмысленно: «…да сохранит нас Господь от того, чтобы принимать обманы чувств за откровения»[490]. Тем не менее он все глубже вовлекался в дела «двойного министерства». В 1817 году он начал работать в Главном правлении училищ и в начале 1818 года был назначен против своего желания одним из трех членов Ученого комитета. Он составлял инструкции для этого комитета и руководил его первыми заседаниями, посетил несколько собраний Главного правления училищ в период между мартом и августом 1818 года, но после скандала в Германии поселился в Устье и вернулся в столицу только осенью 1821 года. Поэтому он отсутствовал, когда в правлении взяли верх Магницкий и Рунич, и, в частности, пропустил обсуждение доклада первого из них о Казани, а также чистку, которую второй устроил в Санкт-Петербургском университете[491].

В связи с пребыванием в Устье и выполнением разнообразных обязанностей, основным вкладом Стурдзы в образовательную политику осталось составление инструкции для Ученого комитета. Инструкция требовала, чтобы религиозные тексты строго соответствовали православному учению, чтобы божественное происхождение власти не подвергалось сомнению и чтобы естественный закон был заменен нравственным, основанным на религии. История и метафизика должны были