хуже военного» [Мельгунов 1923: 244]. Будучи способным администратором, он не обладал достаточной властью, чтобы воздействовать на Голицына как либеральная сдерживающая сила[477]. Уваров, служивший с 1810 года попечителем Санкт-Петербургского учебного округа, был одним из немногих высших должностных лиц, которых Голицын унаследовал от предыдущей администрации. Он был умен, высокомерен, честолюбив и непопулярен, но в мистицизме замечен не был. По духу своему скорее бонапартист, чем «пробужденный», он стремился создать дееспособную систему образования, чтобы взрастить великую культуру и тем самым обеспечить стабильность общества, в то же время подготавливая Россию к конституционному будущему без крепостного права. Как и Стурдза, он ощущал себя человеком «золотой середины», одинаково чуждым любым крайностям. Хотя его стратегия постепенности, предоставлявшая истории идти своим путем, не характеризует его как либерала, он надеялся, что в долгосрочной перспективе Россия последует примеру Британии и других стран Запада[478].

Как и Тургенев, Уваров принадлежал к «Арзамасскому обществу безвестных людей» (использование названия Арзамаса, города в Нижегородской губернии, было частью литературной шутки). Общество «Арзамас» было чем-то вроде «анти-Беседы». Его молодые и блестящие деятели (Вяземский, Жуковский, Вигель, братья Тургеневы, а также, среди прочих, Василий и Александр Пушкины) разительно отличались от замшелых стариков, руководивших шишковской «Беседой». Само его название иронически противопоставлялось самомнению «Беседы», а его демократический дух и остроумные шутки (например, шутливые панегирики интеллектуально «почившим» членам «Беседы») контрастировали с чинной церемонностью соперничающей группы и ее квазибюрократическими формальностями. Если атмосфера собраний «Беседы» напоминала о симбиозе аристократии с государственной службой, характерном для XVIII века, то «Арзамас» уже предвосхищал культуру интеллигенции XIX столетия [Hollingsworth 1966а]. «Арзамасцы» не придерживались какой-либо единой политической философии, среди них были как будущие декабристы (например, М. Ф. Орлов), так и будущие высшие должностные лица империи (Д. В. Дашков, Д. Н. Блудов, С. С. Уваров, А. И. Тургенев). В преддекабристской русской культуре наблюдался раскол между мыслителями, которые, подобно Шишкову и Ростопчину, обращали взгляд в прошлое (в первую очередь русское) и считали всякое политическое теоретизирование по существу подрывным, и теми, кого, как Сперанского и Карамзина, привлекало творчество в области политики и общественного устройства. «Арзамас» был цитаделью последних. Их широкая платформа предоставляла место для споров по поводу республики и конституционной монархии, а также способов и возможностей преобразования России либо путем решительного удара (как предлагали многие будущие декабристы), либо посредством приспособления к постепенному развитию исторических сил (за что выступали Уваров и другие). А. Стурдза был в дружеских отношениях со многими членами общества; этим связям способствовали его молодость, ум и широта интересов, охватывающих литературу, общественную жизнь и политику, однако по своим религиозным убеждениям он стоял особняком. Культура и эрудиция Уварова и Тургенева, их связи с талантливыми членами «Арзамаса» явно выделяли их среди чиновников, подобных Попову и Голицыну, подготавливая внутри «двойного министерства» почву для решительной конфронтации с Руничем и Магницким.

Идеологически умеренные члены «двойного министерства» типа Уварова и Тургенева становились там «редким видом», по мере того как усиливалось влияние мистиков и обскурантистов. К последним принадлежал Рунич. Еще в январе 1816 года Козодавлев высоко оценил его работу в качестве почтового директора, а уже через месяц, 11 февраля, по неясным причинам Рунич был уволен и потерял также свой пост главы московского отделения Библейского общества. Это были сокрушительные удары, хотя бы ввиду финансовых последствий для его большого семейства. Единственной надеждой на спасение оставался его друг Попов, перешедший к этому времени в «двойное министерство»[479]. Вскоре Рунич уже вел переговоры с Голицыным, который рассматривал его кандидатуру на должность «директора одного из департаментов [“двойного министерства”]». Только Попов и Тургенев имели такое звание, и, по-видимому, он был кандидатом на место Тургенева. Как объяснял Руничу Попов, интерес Голицына был «знаком конечно особенного доверия не только к способностям вашим, но еще более к Христианским правилам, каковые видны были в ваших словах и поступках доселе»[480]. Решающим фактором оказывалась не компетентность, а идеологическое соответствие, которого, надо полагать, у Тургенева не наблюдалось.

У Тургенева действительно были враги. Как позже писал его преданный помощник Петер фон Гётце, он был мишенью для «фанатиков, которые превратили набожность в промысел, использовали ее к своей выгоде и считали, что все средства позволительны для достижения их целей» [Goetze 1882: 128–129]. Эти «фанатики» находили, что Тургенев медлит в преследовании священнослужителей, которые им не нравились, и в целом видели в нем препятствие своему влиянию. Вполне возможно, что Попов и другие поддерживали кандидатуру Рунича с целью удалить Тургенева и усилить свой контроль. Этот замысел (если он был таков) не удался, и той же весной Попов уже сообщал Руничу: «Обстоятельства несколько переменились <…> в рассуждении вашего помещения»[481]. Вместо получения директорства он был назначен в Главное правление училищ (состоявшее из десятка членов, которым Департамент народного просвещения подчинялся) и его Ученый комитет, контролировавший выпуск всех учебников и прочих учебных материалов[482].

Вступив в новую должность, Рунич нашел поддержку своему обскурантизму в лице М. Л. Магницкого, который приобрел широкую известность в ученых кругах[483]. Человек блестящего ума, добродушный и прекрасно воспитанный[484], он получил образование в Московском университете, был хорошо знаком с идеями Просвещения и работал главным помощником Сперанского, отнюдь не разделяя при этом его реформистских убеждений. Он был отправлен в 1812 году в ссылку вместе со своим начальником, но к 1817 году сумел получить пост губернатора Симбирска. Тонко чувствуя меняющееся направление политических ветров, он организовал отделения Библейского общества в своей губернии и позаботился о том, чтобы Голицын – который всегда искал подобных себе кающихся грешников – был в курсе духовного обновления экс-вольнодумца Магницкого. Чтобы подготовить свое возвращение, он вызвался проинспектировать подверженный волнениям Казанский университет, один из пяти основанных в начале царствования Александра и единственный действовавший в суровых условиях восточной России. Проверка представлялась целесообразной в связи с административными и академическими проблемами в университете, и рвение симбирского губернатора произвело впечатление на Голицына. Он дал Магницкому добро, и в начале марта 1819 года «инспектор» прибыл в Казань.

За этим последовала хорошо известная печальная история. После ураганного налета на Казань Магницкий в начале апреля явился в Петербург и доложил: попытки Казанского университета воспитывать молодежь в нравственном и религиозном духе настолько безнадежны, что его следует закрыть совсем (инструкции Голицына допускали такое решение). Однако Главное правление училищ не проявило желания делать это; Уваров даже набросал проект решительного возражения. Император также отверг совет инспектора и неохотно согласился вместо этого на альтернативное предложение Голицына назначить Магницкого