Шрифт:
Закладка:
И так же не обратил он внимания, когда к нему подошла старуха с палкой, та, что спрашивала, насовсем ли они пришли или же скоро уйдут.
— Выдавать бы я тебя, верно, не стала, — сказала она без всякой злобы. — Немцам ты не служил, крови на тебе нет… Когда они наведывались к нам в Кизиловый, ты так же ховался в погребе. От них ховался, от наших ховаешься… Но раз взяли тебя, выходит, судьба тебе такая. Выдавать бы, говорю, не стала. Но и пожалеть не пожалею, уж молебен по тебе не стану в станичной церкви заказывать.
Он и на нее не посмотрел, и вообще непонятно было, слышит ли он, что ему говорят, видит ли, что делается вокруг.
Женщина, которую бойцы продолжали придерживать, снова заметалась и закричала:
— Ты скажи! Ты скажи им, как все было! Не молчи! Не стой так! Скажи им, скажи, Федя!
Сержант сплюнул, вдавил в грязь цигарку.
— Очень уж, видать, он ей до… ну, до сердца дошел, скажем так для приличности выражения. Только вот почему она его Федей кличет? Вот вопрос…
Снова рванулся Вася Белых, и сержант еле успел ухватить его за локоть.
— Ах, гад! Ах, с-сука!! — надрывался Белых и стонал от бессильной ярости, обхватив обеими руками голову. — Не поняли?.. Не поняли, да? Он же тут у них Федей Семенихиным назвался!
Лейтенант шагнул вперед.
Он тоже был молод, как многие из них, — двадцать два, ну, двадцать три. Но воевал с августа сорок первого и всякого успел повидать и тут, верно, решил, что пора ему вмешаться.
— Так что же, Поярков?.. — Для него это была фамилия, как любая другая. — Небось ты так не молчал, когда дуре этой в приймаки набивался. А где настоящий Семенихин?
Губы зашевелились, впервые с той минуты, как его привели на площадь.
— Ты громче!
Неузнаваемый для Андрея, прозвучал его голос:
— Убило Семенихина… Как мы с ним напоролись на немцев, так его и подкосило. На месте. А я ушел. Начал выбираться. К своим я хотел…
— К своим? А как же тебя под бабий подол занесло? И когда свои пришли, в погреб залез… — Лейтенант отошел от него. — Ну, разбираться с тобой в батальоне будут. Там уполномоченный, там Смерш. Нам не до тебя. Дерьмо чистить — не наша работа. Только если прикажут…
Теперь возле Пояркова стоял сержант, и Поярков, очевидно, в конце концов почуял, что с ним стряслось и что у него впереди. Он закричал и кричал одно и то же, пока трое солдат вели его по дороге в станицу:
— Ох, нетула́ка я! Ох, нетула́ка я!
Крики его всполошили стаю ворон в роще.
Когда бывший Петька с конвоирами скрылся среди деревьев, лейтенант спросил:
— А нетулака, — что это? Сазонов, ты не слыхал?
— По-нашему, по-озерновскому, — ответил он, — как бы сказать — недотепа или неудачник.
Так это было с Петькой Поярковым.
Но все говорили: если бы он просто прибился к хуторской бабе, дело бы обернулось для него штрафной ротой. Либо смыл бы позор, либо голову сложил бы, но в бою, как порядочный.
Смершник из батальона за него взялся. Очень свеж был в памяти приказ «Ни шагу назад», который повсюду в частях зачитывался перед строем. Недели через две — давно уж остался позади Кизиловый Обрыв — лейтенанта вызвали в батальон, дали прочесть копию обвинительного заключения, которое пошло с делом в военный трибунал, и велели в воспитательных целях провести беседу с бойцами.
Поярков правду сказал, что они с Семенихиным напоролись на гитлеровцев, тогда, ночью в разведке. На выстрелы не ответили — так Семенихин приказал. Ведь немцы не то чтобы точно их заприметили, а так, почудилось им, что кто-то поблизости бродит. И начали палить в черную темноту, как в копеечку. Под этот автоматный переполох Семенихин с Поярковым стали подаваться в сторону. И все бы обошлось! Но ранило Семенихина шалыми пулями, когда они переползали через бугорок. Ранило в ногу, в бедро и в спину тоже.
Он стерпел и не охнул даже. Поярков перетащил его, и они захоронились в какой-то яме. Немцы — это, очевидно, был обычный патруль, еще немного попалили для порядку и ушли.
Вот отсюда подлость и начинается, уж о ней-то Поярков постарался умолчать. Не сказал он, как чуть не плакал и одно бубнил: «Что же мы делать будем? Что я с тобой делать буду? Верная тут нам обоим гибель». Семенихин его утешал: «Выберемся… Дай малость я отлежусь, а там придумаем что-нибудь». Семенихин то сознание терял, то снова в себя приходил. Очнулся перед рассветом, позвал: «Петьша…» А никого рядом нету. И что, сукин сын, сотворил! Свою винтовку оставил, а новенький автомат, запасные диски утащил. И красноармейскую книжку.
Лейтенант остановился, чтобы закурить, и Вася Белых выразил сомнение:
— Что-то уж складно очень, очень уж подробно. Сам, что ли, с перепугу раскололся? Или третий кто к ним прибился?
Трут в руках у лейтенанта уловил искру, затлел. Лейтенант прикурил и ответил:
— И не раскалывался Поярков, и третий никто к ним не прибивался. А нашел капитан из Смерша самого Семенихина Федора. Понятно?
Это было похоже на чудо. Днем в чащу орешника забралась станичная бабка за сушняком на растопку. Семенихин рискнул — окликнул ее. А что другое ему оставалось? Ну, с наступлением темноты бабы перетащили раненого в станицу, укрыли в подвале, где раньше хранились бочки с колхозным вином.
А потом пришли наши. Семенихин-то от них не прятался. Он попал в госпиталь. Ногу ему, возможно, придется отнять по самое бедро. Там, в госпитале, его и нашел сухой, неразговорчивый капитан, при встрече с которым и безвинный начинал самого себя подозревать. Но Семенихина он сразу успокоил: от него только письменные показания потребуются.
Раз дело обернулось так, тут ребенку ясно было, с каким приговором выйдет Поярков из трибунала, И когда потом приговор зачитывали, там указывалось: расстрел произвести перед строем батальона.
Но батальон к тому времени дрался уже на подступах к станице Георгиевской, возле Минеральных Вод. Как ты его соберешь и построишь… Уже и Минводы были взяты, и железнодорожная станция, и сам поселок. Их нагнала официальная бумага: просьба подсудимого о помиловании отклонена, и приговор над Поярковым П. И. приведен в исполнение.
Лейтенант вызвал к себе Андрея — один на один — и подробно расспрашивал: какая у Пояркова семья в Озерном, есть ли у него отец и мать, кто жена, остались
