было от этой мысли, как бы её не воротило и не тошнило только от представления о том, что ей снова нужно будет садиться с отцом за один стол… Адалин хотела отказаться. На эмоциях послать отца куда подальше, ударить кулаком по столу и просто сбежать. Ей так хотелось сделать это. Поступиться собственными эмоциями и желаниями, а не голосом разума, роль которого исполнял Ник. Это он сказал ей оставить эмоции за бортом этого корабля; это он сказал ей, что сейчас разумнее будет поступить по-другому. И Адалин послушала. Она продолжила сидеть с отцом за одним столом за завтраком, обедом и ужином; она продолжала делать вид, словно не слышала того разговора практически месяц назад; она продолжала вникать в детали её будущей работы. И с каждым днём такой жизни, ей становилось всё хуже и хуже.

Ада чувствовала себя предательницей каждый раз, когда садилась перед отцом. Когда улыбалась ему, она ощущала, как и её руки пятнаются в кровь Дафны. Адалин дышать не могла, когда выходила на очередное мероприятие, поднимала бокал с шампанским и толкала речь.

И даже сейчас, сидя перед чёрно-белой доской, она думает лишь о том, что её место не здесь. Ада должна носом землю рыть, чтобы найти доказательства; чтобы её отец и брат поплатились за своими деяния; чтобы жизнь Дафны была отомщена.

— Ты пропускаешь ход?

— Нет.

Пальцы подхватывают шахматную фигуру и сдвигают её в сторону. Адалин поднимает глаза на напротив сидящего отца.

Он тоже предатель. Делает вид, словно ничего не делал и не к чему не был причастен. Словно не на его руках кровь Дафны Деко, и это не он дал команду своему сыну избавиться от неё. Энтони Вуд вёл себя так, словно никакой Дафны и не существовало вовсе. И это бесило Адалин сильнее всего. Он так просто мог избавиться от человека, и при этом не испытывать никаких угрызений совести, словно был самим богом.

Ада двигает фигуру, жмёт губы и не сводит с отца взгляда — долгого и пытливого. Словно прямо сейчас он решит раскаяться и покаяться в своих грехах, но Энтони Вуд так сильно поглощён игрой, что не замечает ни взгляда собственной дочери, ни её презрения.

Всё это замнётся — Ада знала. Таков был их мир. Её мир. Имеющие деньги сами ткали свою жизнь. Придумывали себе прошлое, изменяли настоящее. Никто никогда не узнает, почему умерла Дафна Деко; что случилось на самом деле, потому что любые весомые доказательства просто уничтожались. Стирались, словно этого никогда не было. Николас ясно дал понять, что не смог найти ничего.

Ничего, за что можно было зацепиться. Ничего, что хоть немного приоткрыло бы завесу. Лишь разговор, услышанный Адалин в ту ночь, который не имел никаких весомых доказательств.

Отец ходит, и Ада — почти сразу же — хватается за свою фигуру, сдвигая её. Она нападает, не думая о последствиях, лишь о собственном желании как можно сильнее ранит Энтони Вуда, дать ему почувствовать ту боль и смятение, которую чувствует она; вырвать с него хоть что-нибудь, что доказало бы Адалин, что он живой человек.

Он ходит следом на ней, и Адалин почти сразу же нападет. Ей хочется задеть его, хочется укусить, поцарапать, впиться ногтями в кожу, чтобы он закричал, зашипел от боли. Чтобы он признал все свои ошибки. Но Энтони лишь цокает языком, пока по его губам расползается холодная и жестокая улыбка.

— Шах, — он поднимает на Аду глаза, двигает фигуру и качает головой. — И мат.

Адалин задерживает дыхание на секунду, пока её глаза лихорадочно скользят по чёрно-белой доске. Она знает, что повела себя подобно брату; что позволила эмоциям взять вверх, думая не столько о победе, сколько о сладком чувстве мести. Это отрезвляет её совсем немного, но достаточно, чтобы она с силой прикусила щёку изнутри, когда указательный палец отца упирается в белую фигуру “короля” и сваливает её с шахматной доски.

— Тебе стоит быть более дальновидной, — почти отстранённо проговаривает он, откидываясь на спинку кресла. — Порой, жертва пешками может не привести к нужному результату. А то и вовсе, вывернуть всё не в твою сторону.

— Это предупреждение или наставление? — Ада щурит глаза, впиваясь пальцами в подлокотник кресла, словно вот-вот могла впиться в лицо собственного отца.

— Смотря, что тебе нужнее в данный момент.

Знаете, как говорят? Что сыновья всегда берут всё от матери, а дочери — от отцов? Ада всегда относилась к этому со скептицизмом. Но слушая о том, как часто её сравнивались с собственным отцом, Адалин готова была молиться, чтобы это не оказалось правдой. Иметь что-то общее с убийцей… да кому захочется?

— Бывает так, что пешки, лишь инструмент достижения целей, — Энтони наклоняется немного вперёд, чтобы пальцами подхватить одну из белых низких фигур. — Необходимая жертва, без которых цель никогда не будет достигнута. Считай, что это главный закон хорошего бизнеса.

Ей хотелось сказать “понятно”, но язык словно онемел. Прилип к нёбу, и не хотел отлипать. Вместо этого с языка срывается:

— Дафна тоже была пешкой в твоём… бизнесе?

Ада осознавала, что ей не стоило этого говорить; не стоило так открыто идти против отца или показывать ему то, что она всё знает.

К удивлению Адалин, отец не разозлился — как ей показалось в начале.

Он улыбнулся. Вертя в руках белую пешку. Адалин, возможно, ожидала чуть больше реакции. Злость, гнев, смех — да что угодно, но не такой же холод! И этот его взгляд на несчастную белую фигуру…

— Я бы больше удивился, узнай, что ты ничего не знаешь, — пальцы разжимаются, и пешка с глухим стуком летит на пол, откатываяссь в сторону. — Но ты ошиблась. Дафна не пешка в бизнесе. Она просто… пешка, которая обзавелась слишком большим влиянием на другие фигуры.

— О каком влияние идёт речь? Дафна просто человек! Она просто хотела жить, учиться и исполнять свои мечты, и уж точно ни о каком влияние речи не шло. Она просто показывала мне другую сторону моей жизни. О каком влияние ты гов…

— В силу своего возраста, ты просто многого не замечаешь, — прицокивает языком Энтони, заставляя Аду тут же замолкнуть. — У тебя только одна сторона жизни. Та, с которой ты родилась. Ты моя наследница — вот твоя сторона. Ты обязана будешь унаследовать мой бизнес, и ничего иного. Всё твоё время, все твои мысли должны быть посвящены только работе, а не каким-то… девчонкам сироткам. Мне не стоило идти на поводу у Женевьевы и Томаса, разрешая тебе…