Шрифт:
Закладка:
Ведь дело было не в сексе — не в самом процессе. Дело было в Адалин, так громко дышащей под ним, жадно глотающей воздух своим ртом. Она наверняка, раскраснелась, засмущалась. Стрелецкому не нужно было включать свет в комнате, чтобы представить этот цвет.
Коленки француженки дрожат, подгибаются, когда её тело полностью падает под Ильёй на нагретые ими простыни. Он улыбается — не закрывает глаза, потому что не смотреть на неё просто нельзя. С трудом переносит вес своего тела на левую руку, чтобы правой убрать в сторону светлые волосы, прилипшие к взмокшей спине. Склониться, прижаться губами к тонким лопаткам и собрать солёный пот. Мелкой гроздью поцелуев добраться до шеи. Под тихое хихиканье Ады, поцеловать её практически в губы, мазнуть кончиком носа по щеке.
— Да у вас, мисс Адалин, все задатки руководителя, — шепчет он ей в ухо, пока Адалин вытягивается на кровати, а Илья поднимается на ноги, с большой неохотой расставаясь с теплом её тела. — Или наездницы. Что тебе больше нравится?
— Ммм, на лисах никто верхом не ездит, а на жеребца ты не очень уж похож, — лениво тянет Адалин.
Илья улыбается так, что щёки болят. Выбрасывая презерватив, он с большой охотой возвращается в постель, только теперь ложится не поверх Ады, а рядом с ней. Поворачивает голову в сторону и скользят по ней глазами уже не с похотью и не с животной страстью, а больше с нежностью. Адалин же складывает перед собой руки, кладя на них щёку так, чтобы её глаза были обращены к нему.
— Поделитесь ощущениями, мисс Адалин? — лукаво улыбается он.
— Ммм, — она задумчиво поджимает губы, возводит глаза к небу, а потом мелодично, почти нараспев говорит. — C'était tellement chaud que je ne sens pas le bout de mes orteils. Mes genoux tremblent et je doute même que je puisse me relever maintenant. Mais c'était tellement bien que je l'aurais répété une fois de plus. Ou deux.
Илья вскидывает брови, смотря в хитро поблёскивающие карие глаза напротив.
— Что? — шепчет он, едва не смеясь. — Я ни черта не понял же.
— Ну мы же не договаривались о том, на каком языке я буду тебе это говорить, — Адалин улыбается.
Так светло, так наивно, что Илья не может сдержать резкого порыва поддаться вперёд, скользнуть пальцами по рёбрам француженки, и заставить её хохотать, шутливо отбиваться, брыкаться, пока он прижимает её к себе, не желая отпускать ни на минуту.
Но когда трель телефонного звонка разрывает их маленькую идиллию, ему приходится разомкнуть тиски своих пальцев, дать Адалин выскользнуть из их постели. Илья заваливается на бок, наблюдая за тем, как её тело удаляется в сторону рюкзака, как она роется в нём, достаёт светящийся гаджет и прикладывает его к уху. Он вслушивается в её голос — весёлый, немного хриплый.
А потом Илья видит, как весёлые огоньки в её глазах гаснуть, сменяясь ужасом. Стрелецкий приподнимается. Смотрит на то, как Адалин отстраняет от себя телефон, сглатывает, поднимает на него глаза.
И почти одними губами шепчет.
— Звонил мой отец. Он здесь… в России. И я должна встретиться с ним.
23 глава
Октябрь, 2013 год.
Франция, Париж.
Выступать против своего же отца и брата — да это уже звучало глупо и бессмысленно. И Адалин не выступала. Она смиренно притихла, кусая пальцы и пытаясь придумать другой план. И для справки, придумать что-то кроме "устроить семье бойкот", она не могла. В конце концов, отец был прав — и кричать она не просто не имела права, её бы просто не услышали. Адалин просто пешка в его руках. Всегда такой была. Пешка, которую он перемещал по чёрно-белой доске, заставляя исполнять его волю и хотелки. Даже это поступление в университет — его прихоть.
И вот это было самым страшным. Безысходность. Осознание того, что ты ничего не можешь сделать. Адалин здравым смыслом понимала, что пешки право голоса не имеют, и чтобы она могла закричать, ей нужно стать если не игроком, то одной из ключевых фигур этой маленькой семейной игры. И когда отчаяние почти сожрало её со всеми внутренностями, на помощь пришла другая часть семьи, которую Вуд не ненавидела. Может быть, потому, что эмоций у них было больше чем одна — а ещё, потому что они не вмешивались в её жизнь, и даже наоборот, подначивали отца дать ей больше свежего воздуха.
Ни бабушка Женевьева — мать отца — ни дядя Томас — его младший брат — не имели ничего общего с Энтони Вудом. Возможно, какие-то внешние черты и были у них похожи, но Адалин, например, больше взяла от своей бабушки, нежели от отца. И пшеничные волосы, и карие глаза, и даже характер практически полностью копировал Женевьеву, в то время как её брат своим мерзотным характером явно пошёл в их отца.
Что самое важное, Женевьева и Томас были на её стороне, чему Адалин не могла не радоваться.
В бабушкин дом приятно было сбегать осенью, когда улицы превращались в погодное месиво из грязи, дождя и промозглого ветра — октябрь в этом году выдался на удивление холодным. Адалин бы жила тут всё время, но добираться из пригорода Парижа практически в самый центр было ужасно неудобно, поэтому приходилось пользоваться законными выходными.
Откинувшись на спинку кресла, закинув ногу на ногу, Адалин кончиками пальцев скользнула по кромке белой фарфоровой чашки, в котором дымился ароматный, только что заваренный чай. Она перестала сопротивляться. Перестала искать ходы для отступления, перестала нападать и просто смирилась с такой жизнью. Всё, что она может, продолжать работать на отца — теперь уже официально — улыбаться каждой лести, отвечать дежурными фразами и пытаться жить с этой пожирающей её ложью. Дело Дафны и правда забылось спустя пару месяцев после её смерти. Практически стёрлось, но вот только Адалин не могла так просто стереть всё случившееся из своей головы.
Она бросила играть, бросила петь, готовить — и вся её жизнь превратилась в нескончаемый круг работы и учёбы. Всё стало серым, практически
