Бертрам не забыл вечер после оперетты и слезы на лице Билли. Судя по всему, тогда-то все и началось. Потом он подумал, что это тоже может быть связано с Аркрайтом, и решил все выяснить.

Без всяких угрызений совести, поскольку намерения у него были добрые, он расставил капканы на Билли.

Однажды он очень ловко подвел разговор к Аркрайту и внезапно спросил:

– И почему его не видно? Кажется, он не заходил с самой оперетты?

Билли, которая всегда говорила правду, а теперь, стоило зайти разговору об Аркрайте, еще всегда и мучилась, шагнула прямо в расставленную ловушку:

– Он заходил, на следующий день после оперетты. С тех пор я его не видела.

Бертрам что-то непринужденно ответил, побелев при этом.

Ловушка захлопнулась, и жертва попала в нее, но ему немедленно захотелось, чтобы никакой ловушки не было.

Он знал, что это правда. Аркрайт был у Билли после оперетты, и ее слезы и ужас в тот день были вызваны его словами или поступками. Это тайну Аркрайта она не могла ему открыть. Это по отношению к Аркрайту она должна быть честной. Это беде Аркрайта она не могла помочь сейчас.

Естественно, вооружившись этим знанием, пережив несколько пустых дней и бессонных ночей, Бертрам быстро придумал версию, которая стала казаться ему истинной.

Теперь он все понимал. Музыка победила. Билли и Аркрайт поняли, что любят друг друга. Днем после оперетты они встретились, и между ними произошла сцена – несомненно, Аркрайт объяснился в любви. Это и была тайна, которую Билли не могла раскрыть. Билли, разумеется – разумеется, потому что она слишком честная, – отослала его прочь. Разве ее рука уже не была обещана другому? Именно поэтому она не могла помочь Аркрайту сейчас (при этой мысли Бертрама охватила агония). С тех самых пор Аркрайт не бывал у Билли. Но девушка обнаружила, что ее сердце осталось с ним, отсюда и тень на лице, и тревога, и волнение при каждом упоминании его имени.

Бертрама совсем не удивило, что Билли оставалась верна ему и не разорвала помолвку. В этом вся Билли. Бертрам еще не забыл, как меньше года назад та же самая Билли утверждала, что навсегда останется верна Уильяму, поскольку глупая ошибка заставила ее пообещать, что она выйдет за него замуж – она полагала, что таково его заветное желание. Бертрам помнил ее лицо в те долгие летние дни, когда ее сердце медленно разбивалось на куски, и полагал, что видит то же самое и сейчас.

Выставка Богемной десятки открывалась для избранных гостей вечером двадцатого марта. Бертрам Хеншоу выставлял там только одну работу – портрет мисс Маргарет Уинтроп, на который были устремлены все взгляды и который столько значил для него.

Сама мисс Уинтроп была в Бостоне, и в начале марта Бертрам должен был наносить последние штрихи, но, к сожалению, именно в начале марта он был занят, выдумывая новую правду, и это плохо сочеталось с работой.

Эта новая правда оказалась ревнивым созданием, не терпящим соперников.

Перед глазами у него стояли ужасные видения, а разум был наполнен жуткими мыслями. Новая правда закрыла модель покрывалом страха, заставила его руки дрожать, а кисть – набирать не ту краску.

Бертрам видел эту правду и видел печальные результаты ее присутствия. Он отчаянно сражался с ней, но она выросла и набралась сил. Ее невозможно было выгнать. Она каким-то образом даже оправдывала свое присутствие, то и дело напоминая ему: «А какая, собственно, разница? Какое тебе дело до всего этого, если Билли для тебя потеряна?»

Художник твердо говорил себе, что должен работать, и он боролся, пытаясь не обращать внимания на мысли и видения, пытаясь отбросить покрывало страха и рисовать твердой рукой.

И он работал. Иногда работа казалась ему достойной, а иногда он целый час стирал с холста то, что нанес на него за час до этого. Иногда ускользающее выражение лица Маргарет Уинтроп почти удавалось нанести на холст. Он так ясно его видел, что на какое-то мгновение почти – но не совсем – отгонял от себя новую правду. А потом это неуловимое выражение на лице породистой модели казалось всего лишь блуждающим болотным огоньком и отказывалось оставаться на месте хотя бы мгновение. Художник понимал, что его работа встанет в одном ряду с работами Андерсона и Фулема.

И все же, без сомнений, портрет был близок к завершению. Двадцатого марта он будет выставлен. Это Бертрам знал точно.

Глава XXVIII

Билли делает ход

Для Билли первые двадцать дней марта были не столь трагичны, как для Бертрама, но все же назвать их счастливыми тоже было нельзя. Она тревожилась из-за странностей в поведении Бертрама, которые не могла точно описать, жалела Аркрайта и постоянно обдумывала свое прошлое поведение, чтобы понять, нет ли здесь ее вины. Нельзя отрицать и то, что она скучала по компании Аркрайта, по его музыке, очарованию и вдохновению. И не так-то легко ей было придумать удовлетворительные ответы, когда тетя Ханна, Уильям и Бертрам спрашивали ее, где же Мэри Джейн.

Даже музыка не успокаивала ее в эти дни. Она ничего не писала. В ее сердце не осталось песен, которые стоило бы перенести за бумагу.

Новые слова, которые принес ей Аркрайт, даже не обсуждались. Она отложила их вместе с рукописью готовой песни, которую, к счастью, не успела отправить издателям. Билли собиралась отправить их одновременно. Теперь она очень этому радовалась. Только раз после последнего визита Аркрайта она попробовала спеть эту песню, но остановилась после второй строчки.

Значение, вложенное Акрайтом в эти слова, вдруг стало для нее очевидным, и она немедленно закопала эту рукопись в горе нот в своем кабинете. А она еще хотела спеть эту песню Бертраму!

Аркрайт один раз написал Билли – вежливую и мужественную записку, над которой она расплакалась. Он еще раз просил ее не винить себя и выражал надежду, что в будущем у него хватит сил иногда навещать ее, если она позволит, и возобновить совместное музицирование, но сейчас он не видит для себя иного пути, кроме как не видеться с ней. Он подписался «Михаэль Джеремайя Аркрайт», и для Билли это было печальнее всего – для всегда веселого «М. Дж.» эта подпись казалась слишком безнадежной и грустной.

А вот с Алисой Грегори Билли встречалась часто. Билли и тетя Ханна очень подружились с семейством Грегори еще со времен их