песчаные холмы, краснея издали своим глинистым основанием. На редком из этих холмов с трудом держится еще дряблое деревце, и как будто что-то подле него зеленеет. Мелькает еще такая же зелень (но не ясно) вдали на дальнем горизонте, где, может быть, уже начинаются леса. Леса идут за селением по берегу реки, на которой качаются на якоре суда; несколько других белеют парусами. Море на этот раз отдает взводнем и валит на берег одну за другой пенистые, неугомонные волны. Самое селение кажется довольно большим и выстроенным как-будто недавно. Дома его глядят чисто, приветливо, все почти они выкрыты тесом, редкие, словно бани, врыты до половины в землю. Печально, как и дома эти, смотрят и те амбарушки, которые прицепились на крутом берегу Варзуги и которым судьба судила хранить промысловые снасти и во всех беломорских селениях стоять впереди домов на берегу и приветствовать всякого приезжего прежде всего другого. В Кузомени глубокий, летучий песок кругом, и тот же песок между домами. Кончаясь на этом берегу реки, он опять начинается в другом и идет бесплодной степью все дальше и больше в ближнюю Лапландскую тундру. Как черные, непроглядные точки видятся на этом песке ближние к морю промысловые избушки, салотопенные амбары и пр., как и вообще во всех других приморских деревнях Терского берега. Кузомень отличается от них только той заветной особенностью, что в ней не встретишь ни единой собаки, тогда как огромные желтые животные эти стадами наполняют все другие поморские селения.

— Отчего же? — спрашивал я у туземцев.

— Не ведутся — места-то у нас, видишь, не такие, не повадные, да и зверь-от этот для нашего края почитай что лишний! — отвечали одни.

— Место у нас такое сталось, — прибавляли другие, — что и овец-то как еще Бог держит и чем питает: травы у нас нет, листвы тоже. Скажем тебе, пожалуй, не поверишь: овца наша песок ест, пыль глотает; сети ты на виду и не вешай — все обгрызет, все иссосет; рада-рада, коли тряпочка какая попадется. Даем им тоже месиво из сельдяных головок в пойле. Да ведь уж скот, известно, не человек — с однова сыт не бывает, целый день ест — не наестся. Поедешь в Варзугу, то же увидишь.

Людное, богатое село Варзуга — одно из первых по времени заселений новгородцев по Терскому берегу — ушло на 18 верст внутрь земли от Кузомени. Везут туда обыкновенно рекой Варзугой в карбасе до того места, которое зовется ямой и выше которого начинаются уже пороги, столь высокие и бойкие, что по ним нельзя без опасности подниматься в лодке. От ямы дорога идет узенькой тропинкой по песчаным холмам, иногда довольно высоким, между дряблыми стволами деревьев и плотно сцепившимися кустами можжевельника. Между деревьями тянутся огромные пространства, покрытые белым мхом. Слева над горами разлеглось неоглядное ржавое болото; в ложбинах бегут много ручейков, которые надо переходить вброд или перепрыгивать. К тому же на этот раз все это пятиверстное пространство надо было проходить с оглядкой: тут, как рассказывали, показывалась медведица с пестуном и медвежатами и успела даже задавить несколько коров и овец. По счастью, навстречу попадалось много мужиков, одетых в полотняные колпаки (по туземному — в куколи) от комаров, шедших со страды, со всей беззаботностью и полною безбоязненностью, как бы по улицам своей деревни. За полторы версты с последней песчаной горы показалось, наконец, и самое село, разбросанное двумя порядками по обеим сторонам р. Варзуги. Виднелись две высокие, почерневшие от времени церкви: одна на правом, другая на левом берегу; одна посвящена имени Св. Илии, другая имени св. апостолов Петра и Павла.

Село это можно почитать в относительном смысле центром деятельности, главным местом, столицей всего Терского берега. Сюда бредут и лопари, плывут и торговцы кемские и архангельские (особенно в августе месяце): первые (лопари) — для продажи, все последние — для закупки семги, почти единственного продукта, от которого живет все население Терского берега.

Еще в Поное можно видеть забор для семги[30]. Выстроены такие же заборы и в Варзуге, и в Умбе, и в Кандалакше. Еще около Сосковца и далее по берегу видны десятки промысловых избушек и вымеченные на воду сети для той же рыбы. Семга для жителей Терского берега — единственное и богатое средство для существования и занятий. Отсюда, как говорится, во всех беломорских местах на мурманские промыслы подъемов нет, т. е. хозяева не обряжают покрутов за треской и палтусиной. Некоторые из них давно когда-то пробовали — не понравилось, и они предпочли тамошние, хотя и далеко небогатые промыслы домашним, более легким и выгодным. Семга идет на Терский берег в громадном числе.

Следуя из веков своим врожденным инстинктивным побуждениям, семга ежегодно совершает свои переселения из стран приполюсных к берегам морей. Совершая эти путешествия в несметном множестве и становясь на пути богатой добычей для морского зверя, рыба эта (все-таки в несметном еще числе) входит, между прочим, из океана в Белое море. Здесь она выбирает реки самые порожистые и, по возможности, самые покойные в истоках, вероятно, вследствие того же инстинктивного побуждения. Обладая крепко развитыми мускулами, дающими ей возможность плавать быстрее всех известных пород рыб, семга, пробираясь реками и встречая на пути преграду в порогах, прыгает через них иногда в 11/2 сажени высотой. (За то по-латыни она и называется salmo, т. е. прыгун.) Никский водопад не в силах удержать эту рыбу, стремящуюся, подобно птицам, выводить детенышей в том же месте, где сама родилась. Не удадутся первые сильные прыжки, семга несколько раз возобновляет опыт. Некоторые поморы замечали при этом следующее интересное обстоятельство: если рыба не успевала осилить высоты порогов, то дожидала обыкновенно росы, и по этой росе — сухопутьем — переползала выше порогов. Тогда же за этими порогами, вдали от селений и в самых спокойных заводях, она совершает те природные отправления, для которых и ведет ее инстинкт из океана в реки. В сопровождении самцов, полная икрой, самка выбирает тогда в реке такое место, где слабее течение и притом такое, которое закрыто с южной стороны скалой,камнем и пр. Целые сутки — как говорят наблюдатели — самка трется всем своим телом о песок подле камня, плавая на этом месте необыкновенно медленно взад и вперед. В этих передвижениях она мечет икру свою и, кончивши дело, остается подле (но в стороне) еще некоторое время, уступая свое место самцу, который тоже, в свою очередь,