— Ничего ты не понимаешь. А слышал, как кричал паровоз: «Ханифо»?

— Ханифо — жена Саида…

— То-то же!

И пока Лю размышлял о значении всех этих выкриков паровоза применительно к жене и дочерям Саида и сыновьям Давлета, задумался и дед Баляцо.

Дед оказался в большом затруднении.

Солнце уже перевалило за полдень. Базар, надо полагать, кончался. Но глупо возвращаться в аул с возом сена, умнее переночевать в городе и завтра с утра, хорошо продав сено, вернуться. Может быть, и Исхак еще не успел уехать — на волах далеко не уедешь. Но трудность была в том, что Баляцо дал сестре слово привезти мальчиков сегодня же засветло.

От этих размышлений дед даже разволновался, слез с воза и, решая, как быть, с кнутом под мышкой зашагал рядом.

Тембот и Лю, конечно, не торопились напомнить деду, что пора подумать о возвращении домой. Наоборот, полные впечатлений, они вошли во вкус и ждали новых, продолжая между собой разговор о языке паровоза.

Базар действительно кончился. Кабардинцы и балкарцы из дальних аулов разъезжались, торопясь вернуться домой засветло. Не такое стояло время, чтобы задерживаться в дороге, разъезжать по ночам.

Баляцо подстегнул коней. При въезде на улицу встретились земляки — возвращался с базара мельник со своею хлопотливой мельничихой.

Придержав коней, Баляцо радостно приветствовал их:

— Салям алейкум!

— Алейкум салям, Баляцо!

— Уже домой?

— Домой. А ты в Нальчик едешь? На базар?

— Еду на базар, куда же еще?

— А что так поздно? Пожалуй, теперь не продашь сено.

— Видит аллах, поздно, — захлопотал Баляцо. — Не продам сено. Эх, беда! Не скажу «ага», скажу «ой-ой»!

— Ты слышал? У нашего Исхака шариатисты отобрали волов.

— Что ты говоришь! Да защитит нас аллах, час от часу не легче…

— Ты теперь, Баляцо, начальник, может, у тебя не отберут, а купят твое сено…

— Может, и не отберут!

— Один аллах знает, — вздохнула мельничиха, — отберут или купят? Исхак тоже был почти председатель.

— Эх, плохи шутки! Но не возвращаться же с возом. Ты, Адам, возьми Тембота и Лю к себе на подводу.

— Почему не взять мальчиков? Пересаживайтесь.

— Куда ездили? — спросил Адам у Лю.

Тот, недовольный оборотом дела, неторопливо отвечал:

— Отвезли княгиню на колесах истории.

— О чем говоришь, мальчик? — не поняли его мельник и мельничиха.

— Княгиню отвезли на колесах истории, — повторил Лю.

— А… — неопределенно отвечал мельник, а мельничиха оглядела колеса мажары: все бывает в такое время.

— Болтаешь, сынок! — развеселился Баляцо. — Ну ладно, отправляйтесь домой и скажите Думасаре то же самое: княгиню отвезли на колесах истории, а я вернусь завтра… Кони не волы, Баляцо не Исхак.

Вот история о том, как отвозили княгиню на станцию.

На другой день дед вернулся с Исхаком, и их приезд напоминал приезд Мусы с Нургали после пожара в харчевне.

В тот роковой день через Нальчик проходил полк шариатистов, приверженцев Казгирея Матханова, им же собранных, а теперь кончающих службу. Воинам приглянулись хорошие волы, взамен которых мародеры пообещали старику привести других. Исхак успел перед этим продать свое сено. Баляцо не успел сделать и этого. С шутками и прибаутками шариатисты, перед которыми Баляцо вдруг потерял свою способность отвечать шуткой на шутку, отпрягли добрых его коней и угнали в одну сторону, а воз с сеном потащили в другую. Может ли человек не растеряться? Шариатисты действовали как раз в тот момент, когда базарная площадь опустела. Для пущей убедительности они кричали: мол, в военное время всякий фураж подлежит конфискации. Свалили сено на каком-то широком дворе, впрягли в мажару пару тощих кляч и с теми же шутками и прибаутками выставили за ворота деда, который пробовал было доказать им, что он тоже начальник.

На этих клячах и приехали пострадавшие, таща за собой вторую мажару.

Происшествие это вызвало много толков у тех, кто, к стыду Баляцо, оказался свидетелем их грустного возвращения.

Но — как знать? — не совершался ли и этот въезд на колесах истории?

СУД САИДА

Под всяким небом бывает горе, обида, несправедливость.

Не без того и под небом Магомета.

На лучшей в Нальчике Воронцовской улице было два или три двухэтажных каменных дома, и перед одним из них с самого утра толпились обиженные и обездоленные, ищущие справедливости мусульмане.

Здесь расположился окружной шариатский суд. Сюда шли женщины с малолетними детьми, брошенные бессердечными мужьями, молодухи, обиженные властной свекровью, бедняки, оспаривающие несправедливое распределение десятой доли, и просто жулики или лихоимцы, пытающиеся кораном прикрыть какое-нибудь темное дело… Да мало ли кого можно было встретить тут.

Суд заседал с утра до позднего вечера.

Первым из судей появлялся маленький дряхлый Хакяша-хаджи. Он подходил, стуча палкой, толпа перед ним расступалась и, провожаемый взглядами, он подымался по скрипучей лестнице в просторную комнату, убранную коврами, с небольшим столиком посредине. Судья садился к столику и ждал.

В открытые окна несся колокольный звон расположенной вблизи русской церкви. Хаджи недовольно морщился. Звон утихал — хаджи успокаивался, опять слышался звон — и хаджи опять начинал корчиться, как будто сидел не на ковре, а на муравейнике.

Второй судья, Аша, неграмотный, беззлобный старик, едва переступив порог, уже начинал кивать головою, — будто выслушивал жалобщика и подтверждал достоверность его показаний. На самом же деле Аша никогда ничего не слушал и во всех случаях лишь назидательно произносил: «Забудешь аллаха — дорога твоя от этого не станет красивой». И каждый подсудимый понимал это выражение как вывод суда по его делу, хотя сам Аша давно забыл, когда и по какому поводу он в первый раз произнес эту фразу.

— Салям алейкум, хаджи!

— Алейкум салям, Аша. Закрой окна, — утомленно, слабым голосом попросил хаджи.

— Не будет ли тебе душно, хаджи?

— Нет, не будет душно. Наоборот, правоверным станет легче дышать.

— Видит аллах, ты, как всегда, прав, хаджи… А вот и Саид.

Главный кадий окружного суда, небезызвестный нам Саид, возвысившийся до столь высоких степеней, вошел, не торопясь, с достоинством, приличествующим званию.

Еще на улице жалобщики встретили его почтительными приветствиями и направились вслед за ним. Каждый мог прийти и принять участие в разборе дел суда.

Главный кадий поздоровался и занял свое место за столиком, на котором лежала толстая книга корана, переплетенная в кожу. Он довольно долго отдыхал, и Хакяша-хаджи с Аша, сидя по сторонам, терпеливо ждали обычного приглашения начинать разбирательство дел.

Тишина взволнованного ожидания царила в комнате. Вместе с главным кадием сюда как бы вошел самый дух аллаха; всякий приговор — будь он мягкий или жестокий, понятный или непонятный — будет приговором самого аллаха. Ведь аллахом подсказано решение, подкрепленное соответственным стихом корана. И