Ты не дала ей закончить предложение. Просто схватила за холодную золотую руку и потянула в свою комнату.

Она не сопротивлялась и ничего не говорила, даже грубостей. Она слишком сильно удивилась. Ианта подняла брови, когда ты ткнула пальцем под кровать, но все-таки подобрала подол ночной рубашки и опустилась на пол, чтобы заглянуть в пространство между матрасом и полом.

– И что я должна увидеть? – спросила она после паузы.

На короткое мгновение тебя охватила дикая паника. Но когда ты плюхнулась на пол, труп ликтора по-прежнему валялся на полу, мертвый, недвижимый, прихваченный костяными браслетами.

– Да вот же, – сказала ты.

Она не ответила.

– Труп, Тридентариус. Труп Цитеры. Прямо у меня под кроватью.

Она не ответила. Ты бессмысленно затарахтела:

– На спине, руки прижаты к бокам, ноги разведены примерно на тридцать градусов…

Ианта села и смахнула пыль с коленней. Посмотрела на тебя – в приглушенном свете ты не разобрала выражение ее лица, но говорила она осторожно.

– Я ничего не вижу, Харрохак.

Ты уставилась на нее. Принцесса Иды опустила глаза, потом посмотрела вбок, потом снова на тебя, как будто ей было тяжело. Ты осознала, что ей стыдно.

– Ты вообще спала? – осторожно спросила она.

– Тридентариус, труп в трех футах от нас.

– Я не стану тебя винить, если ты ответишь, что нет. У меня сейчас со сном красоты тоже не получается.

– Потрогай его. Залезь туда. – Она не шевельнулась. – Потрогай!

Ианта молча встала, и длинный подол ночной рубашки – великолепной, отделанной кружевом, сшитой из канареечно-желтого шелка и делающей Ианту похожей на очень официальный лимон – зашуршал у ее ног.

– Я пойду спать, – сказала она.

Несмотря на слои омертвевших шрамов, покрывавших твою душу, она все же осталась достаточно уязвимой, чтобы ты попросила:

– Ианта, бога ради, имей милосердие.

Она замерла на пороге. Ярко-желтая ткань делала ее волосы почти белыми, а кожу вообще лишала цвета.

– Спокойной ночи, Харрохак, – беззаботно сказала она и ушла.

Ты посмотрела на дверь. Посмотрела под кровать. Подошла к раковине и включила воду. Плеснула в лицо ледяной воды. Сделала пять глубоких вдохов и пять выдохов, закрыла глаза, потом поморгала. Потом пошла и снова заглянула под кровать.

Цитеры там не было. Из пола торчали костяные кандалы. Ты оставила ее минуты на три максимум. Ни одно заклинание не сработало. Ты обыскала всю комнату, но тела не было.

Ты легла и, если бы смогла, то горько бы заплакала, мечтая об облегчении. Но плакать ты не могла, и облегчение не наступило.

* * *

В последний день святой долга последний раз попытался убить тебя.

Ты вышла из жилого атриума и ненадолго остановилась у входа в склеп, где больше не лежало тело Цитеры. Может быть, в надежде, что она воплотится под твоим взглядом и перепишет реальность. Когда этого почему-то не случилось, ты пошла дальше, надеясь найти какие-нибудь остатки еды и вяло погрызть их прямо в кухне.

Ортус напал из ниоткуда, обрушился на тебя как божественный гнев. Он ударил тебя, как только ты вышла в коридор, впечатал тебя в стену с громким треском, преждевременно оборвав длительное посмертие украшенного черным жемчугом скелета, который стоял у стены с огромным снопом черной травы в руках. Ты автоматически зарастила трещины в носовых костях и отбросила Ортуса, превратив сломанный монумент в пучок мощных ладоней, растущих из одного сустава. Ликтор ударился о противоположную стену, а ты отступила дальше в коридор, оставляя за собой слабый кровавый свет и прикидывая расстояние между собой и его копьем.

– Обнажи клинок, – гавкнул он.

Ты немедленно потянулась к облаченному в кость мечу, который таскала за спиной.

– Рапиру, – сказал он с отвращением, и ты удивленно посмотрела на него. Он держал в левой руке копье, наконечник которого походил на обещание смерти, а в правой – простую рапиру с алой лентой на рукояти. Древний погребальный букет валялся у него под ногами. Последнюю неделю или около того Ортус перестал брить голову, и его костлявый череп порос ржаво-рыжей щетиной, похожей на лужу застывшей крови.

– Нет смысла меня убивать, – сказала ты и поразилась легкости своего вывода.

Святой долга тебе не ответил. Он стоял, бесстрастно глядя тебе в лицо, а ты продолжала:

– Зверь Воскрешения будет здесь через несколько часов. Я умру. Но ты зачем-то хочешь убить меня сейчас.

Он не отвечал.

– Ты же не снимаешь с себя ответственности. Или ты убиваешь меня ради забавы, что сомнительно, или от злости – не понимаю, зачем тебе на меня злиться – или из соображений личной выгоды.

Ортус снова посмотрел на тебя. Потом сунул рапиру в ножны и перевернул копье острием к потолку.

– Ты ошибаешься, – сказал он.

– И в чем же?

– Ты – моя ответственность.

– Расскажи.

Ты думала, что он не ответит. Но он заговорил, медленно, запинаясь, как будто объяснял что-то сложное на плохо знакомом языке.

– Не ходи в Реку. Сделай это сама. Пока они не прорвались. Перекрой себе кислород, ну или придумай что-нибудь.

Увидев твое лицо, Ортус добавил, как будто это что-то объясняло:

– Тогда ты не… пострадаешь.

– А тебе какое дело?

– Потому что это я тебя подвел, – коротко сказал он. – Слишком много ударов. Прости.

И самое жуткое:

– Это была не моя идея.

Потом святой долга повернулся и пошел прочь, в жилой атриум и дальше. Тебя вдруг охватило ощущение, что вселенная не осудила бы тебя, если бы ты сбросила сейчас лет пятнадцать, плюхнулась на пол прямо в коридоре и закатила отменную истерику, если бы колотила по прохладным панелям пола руками и ногами и орала. Тебе так не хотелось умирать, не зная ответов на все эти вопросы, спускаться в свою мрачную могилу, ни хрена не понимая.

– А чья идея? – крикнула ты ему вслед. На самом деле ты почти визжала: – Чья?

Это немного помогло. Ничто так не пробуждает решимость жить дальше, как чужое предложение умереть. Через десять минут ты уже жевала остатки рагу в кухне и чувствовала себя на удивление бодрой для человека, который обедает в последний раз перед апокалипсисом. И ты злилась. А когда ты злилась, ты всегда становилась редкой сукой.