Монахиня не ответила. Ианта повторила как можно ниже и убедительнее:

– Убеди меня в том, что это тебя достойно, Девятая. Вспомни, что ты пообещала. Подумай, кто я такая и какую пользу могу принести. Я – ликтор. Я – некромантка и принцесса Иды. Я самая умная некромантка поколения.

– Да хера с два, – сказала Харрохак.

– Ну так удиви меня. – Ианта не двинулась с места.

Незнакомое, ненакрашенное лицо в зеркале напряглось. Губы сжались и приобрели цвет бледных пепельных роз. Ианта поймала себя на мысли о том, что можно было бы сделать с этим лицом. Верхняя губа была мягко изогнута, как будто художник не удержался и приукрасил портрет там, где этого никто не заметит. Губной желобок походил на поэму. Щека казалась удивительно гладкой, учитывая геологическое количество грима, попадавшее в поры кожи. Глубоко посаженные глаза, тяжелые веки и густые черные ресницы, красота, которую никто в этом мрачном мавзолее не рискнул подстричь. И это не говоря уж о следах голода на лице, о напряженном выражении этих глаз, о черепе, обритом почти наголо, если не считать нескольких пеньков черных волос.

И сами глаза: серьезные, бесконечно черные. Как бы монахиня ни старалась, они все равно выдавали ее характер. Теперь в них горел немой обнаженный призыв, неприятный, как взгляд на освежеванное тело.

– Поверь, я тебя впечатлю, – зловеще сказала некромантка Девятого дома и замолчала. Потом добавила: – Я не просто так попросила именно тебя. И причина не в твоей гениальности, которую я, впрочем, признаю. Та, кто сумела воспроизвести технологию ликторства, не может не быть гением. Но я не видела ничего, что заставило бы меня поверить в твои способности. В том, что ты не просто… ловко жонглируешь некромантией, выделывая эффектные трюки без оглядки на теорию. До Секстуса тебе далеко.

– Да, – весело сказала Ианта, – но Секстусу разнесли голову, доказав тем самым, что он не все предусмотрел.

– Возможно, я превосхожу Секстуса в некромантии, но он был куда лучшим человеком, чем я. Ты недостойна даже стереть пятна его мозга со стены, – сказала Девятая. – Ты – убийца, аферистка, лгунья, мошенница, змея, ты воплощаешь все пороки своего Дома… как и я. Но я обратилась к тебе не потому, что ты ликтор, Третья. Даже не потому, что тебе известно об этом вопросе гораздо больше, чем мне.

– Ну так расскажи, потому что мне надоело слушать о моих собственных пороках, – сказала Ианта, теряя терпение.

Культистка тени посмотрела в зеркало. Огромные черные глаза казались пустыми ямами, вратами в бездну, нефтью, разлитой во тьме, ну или просто глазницами мертвого черепа.

– Я пришла к тебе, потому что ты знаешь, что такое… – она запнулась, – быть… разделенной.

О каких банальностях многие горюют!

– Харрохак, – сказала Ианта, – позволь дать тебе маленький совет. Бесплатный и мудрый. Я откажусь от всего. Я очень высоко оценю все, что ты уже для меня сделала. Если ты признаешь, что ты бежишь. А бегство – оно для дураков и детей. Ты – ликтор. Ты заплатила эту цену. Самое сложное позади. Улыбнись вселенной, поблагодари ее за щедрость и взойди на свой трон. Ты больше ни перед кем не несешь ответа.

– Если ты не понимаешь, что вот теперь нам придется по-настоящему держать ответ, то ты – дура.

– Перед кем? Что еще осталось?

Нонагесимус прикрыла глаза. Когда она их открыла, один оказался… неправильным. Она смотрела в зеркало на свои собственные разноцветные глаза, глаза цвета дня и ночи, разные, как небесные светила. Один глаз – черный, второй – золотой.

Потом ликтор Девятого дома напряженно сказала:

– Мы зря теряем время. Вскрывай.

– В конце концов будет хуже, Нонагесимус.

– Давай уже, трусиха чертова! – завопила Харрохак. – Ты поклялась! Вскрывай череп, помогай мне справиться с этим всем! Время еще есть, а ты его у меня воруешь!

– Хорошо, сестра, – ответила Ианта и взяла шило. Потом – молоток. Молоток – в живую руку, шило – в мертвую. Она приставила его к лобной кости, повыше, прищурилась, прикинула расстояние.

– Пора тебя испортить!

И ударила.

* * *

Харрохак спала, рискуя никогда не проснуться, и на лице виднелись усталые грустные морщины. Ианта сидела и смотрела на нее. Ей не позволили увидеть весь процесс. В какой-то момент ей пришлось остаться за ширмой и нервно ломать там пальцы, пока эта безумная фанатичка копалась в себе. Ианта надеялась, что судьба хоть сколько-нибудь справедлива и что Харрохак не хватит теперь координации, чтобы хотя бы поссать нормально. Теперь она прижала пальцы к бритому скальпу, пытаясь понять, что все-таки было сделано.

Через несколько минут она сдалась: защита ликтора не позволяла ничего почувствовать даже на таком расстоянии. Кровоизлияний нет, разумеется. Все на своем месте. Возможно, височная доля чуть уменьшилась, возможно, в височной извилине появились какие-то мелкие бугорки, но они могли и раньше там быть. В качестве мелкой мести Ианте удалось уговорить иссиня-черные волосы вылезти из черепа и поиграть с фолликулами, чтобы они работали активнее и заставляли монашку из Девятого дома стричься почти постоянно. Мелочи имеют огромное значение.

Она встала в дверях и смотрела, как воздух медленно наполняет легкие. Вдох. Выдох. Вдох. На лице блестели капли пота, которые в этом освещении походили на слезы. Ей нравилось думать, что Харрохак заснула в слезах, как брошенный ребенок. Какая дура. Какой романтичный, деструктивный, безумный поступок. Всегда встречаются упрямые дуры, которые вот так относятся к любви. Очень хорошие талантливые ослицы, которые привыкли держаться за поводья и не могут справиться без них, – а надеть их обратно у них пороху не хватает.

Ианта была из тех, кто умеет надевать поводья. И она могла потратить несколько лет на Харроу.

– Когда-нибудь я на ней женюсь, – вслух сказала она. – Ей это будет полезно. Хотя все-таки нет.

А потом Ианта из Первого дома направилась по важным королевским делам – в туалет.