Шрифт:
Закладка:
Собственно, все Романовы любили Крым, но Александр Александрович и в этом весьма отличался ото всех других. Он и здесь оставался Царём-Хозяином. Его любимым местом в Крыму была Ливадия. Ещё будучи Цесаревичем, он бывал здесь. Но никогда не желал поселиться в Большом дворце. В Ливадии он построил себе совсем небольшой домик, так называемый Мал, и это его вполне устраивало.
Он ведь и в целом не любил для житья очень просторных помещений и был расположен к малым комнатам, обставленным просто и скромно. Однако Хозяин не ограничился тем, что он для себя построил. При нём приобрели Массандру и развернули там серьёзное виноградное хозяйство. По примеру и науке князя Голицына там повели прекрасное винное дело с лучшими в Европе винными подвалами, в чьих семи подземных туннелях постоянно строго выдерживались плюс семнадцать градусов – самая благоприятная температура для полноценного созревания благородных напитков. Эти достойные восхищения сооружения тоже остались памятью о Царе-Хозяине.
Здесь, в Крыму, он отдыхал, думал, жил в кругу семьи. Тогда Ялту справедливо называли «летней столицей России». «Государь международного мира» (так сказал о нём В. О. Ключевский, великолепно писавший про Царя-Миротворца) тут провёл, должно быть, лучшие времена своей жизни. Об этом же говорят и прочувствованные строки воспоминаний императрицы Марии Фёдоровны: «Двадцать восемь счастливых лет, за которые благодарю Господа и моего любимого Сашу!»
Должно быть, Ялта во всём оказалась для императора знаковым местом, ведь Господу Богу было угодно, чтобы именно здесь, в Ялте, и завершились земные дни Царя-Хозяина, и даже поминальный обед прошёл на ялтинской морской набережной, словно последнее прощание с местами, милыми сердцу необычного русского императора.
Мы полагаем, что человеческая и царственная необыкновенность Александра III состояла не только из твёрдой непреклонности и зоркой хозяйственности. Мы видим в ней и душевную человеческую отзывчивость. Например, она хорошо проявлялась в том, что царь быстро и решительно примирился со второй семьёй отца и утвердил её достойное положение. Но императорский долг перед государством и обществом и ему порой диктовал решения очень строгие и даже суровые. Одним из таких было его решение сурово прекратить бурный роман своего старшего сына со знаменитой балериной Кшесинской. Граф Ламсдорф вспоминал о том, что беседы отца с сыном были очень нелёгкими и даже предельно жёсткими. Здесь Александр III, конечно, не мог не вспомнить, что подобные встречи когда-то были и у него самого со своим отцом по совершенно схожему поводу.
И, может быть, далёкий образ скромной красавицы Марии Мещерской тогда ожил перед мысленным взором Царя-Хозяина, которому в минуты властных объяснений с сыном непременно надлежит быть суровым и властным. Царский долг обязывает!
Но гораздо чаще взгляд Царя-Хозяина на жизнь бывал совсем иным… Должно быть, о нём лучше многих сказал А. А. Игнатьев. Он когда-то произнёс про Царя-Хозяина, что это был «…понятный уютный семейный человек с добрыми и усталыми глазами». Вот таким и мы видим императора Александра III в его личной семейной жизни и полагаем, что уже своим личным примером он много сделал для создания и укрепления культа семьи и семейных русских ценностей.
Император сердцем и разумом чувствовал, что хорошая дружная семья – это есть единственная и лучшая основа любого достойного человеческого общества. И в этом основополагающем вопросе он был строгим, но внимательным и рассудительным. Так он был нетерпим к семейным непорядкам жизни великих князей, и некоторые из них за это не были принимаемы при Царе. Именно так было в отношении великого князя Константина Николаевича, хотя тот по возрасту и был старше царя.
Показательным может явиться и положение с С. Ю. Вите, одним из лучших соратников Царя-Хозяина. Когда Сергей Юльевич женился на разведённой женщине, им было отказано в придворных приёмах. И так продолжалось более десяти лет.
Но! Но уместен и совсем иной пример. Брак принца Николая Лейхтенбергского с известной своими похождениями госпожой Н. Акинфьевой (Акинфовой) был явным и грубым мезальянсом. В этом браке у них родились два сына. И Николай, умирая, завещал детям свой майорат и просил у царя утвердить такое его решение и сохранить за ними титул. И император утвердил завещание и даровал детям Николая титул принцев Лейхтенбергских.
Но! Но родственники (дядюшки!) детей восстали против такого царского решения. Как тут поступить? Александр не изменил своего решения, ибо, несмотря на мезальянс, семейная жизнь Николая с Н. Акинфьевой была образцово хорошей! Как бы мог сердечно не оценить этого царь, который вёл тоже совершенно образцовую семейную жизнь, и его семейство могло служить образцом благочестивой русской самостоятельной жизни? Не мог!
Царь-Хозяин, ценя семейные основы общества, сознавал, что эрозия нравственности может вести и к разрушению законности. Его русское сердце и русский разум говорили ему, что если в семье лад, то лад достижим и в правлении, и в общественной жизни великой империи. Любое утверждение порядка в обществе начинай с самого себя! И его семья являлась прекрасным примером такого порядка.
Былые времена
История «частной жизни» не может обойтись без вникания в детали биографии
…Казалось, что, рассказав об отношении императора к нации, семье и Вере, мы уже смогли сколько-то ясным и понятным обрисовать его образ во всём человеческом своеобразии. Ведь в названных главах мы касались очень важных качеств личности, которые и создают для нас неповторимость, живое и несомненное отличие этого человека ото всех других людей. Кажется, всё именно так, ведь были названы самые яркие и глубокие свойства, явившие нам главную суть Правителя и Гражданина. Однако чем больше обращаешься к дням Царя-Миротворца, Царя-Хозяина, Царя-Славянофила, ощущаешь, что предыдущий рассказ всё ж таки был недостаточным.
В чём недостаточность его? А, наверное, в том, что любому рассказу (словесному или живописному), кроме выявления главных свойств, всегда надобны и многочисленные малые, казалось бы, второстепенные «штрихи», дорисовывающие избранный образ до живой убедительности. И эти «штрихи» рассказчику следует искать уже не в текстах государственных документов, не в отзывах авторитетных современников, а, скорее, в простой бытовой повседневности – то есть в самых обиходных проявлениях наклонностей, привычек, особенностей характера. Лишь с ними образ человека становится уже не скупо очерченной схемой, а убедительно воспринимаемым портретом. Вот для того мы и желаем отдельной главой своей книги коснуться проявлений простой и безыскусной бытийности, чтобы она помогла нам рассмотреть сквозь минувшее время не официальный «формуляр», а живого человека. Наш уважаемый читатель, давайте вместе обратимся к
