Наша современница Елена Зименко в своей «александровской» статье «Тяжёлое бремя царской власти» с улыбкой отмечает такую невозможность, говоря, что действительно кому-то следовало бы быть провидцем, чтобы предположить, что царский младенец потом войдёт в историю под именем Миротворца, и что годы его правления ознаменуются обращением к русскому стилю жизни («именно русскому в большом и малом»).

С такой же доброжелательной иронией к этому не раз подходил С. Ю. Витте, с некоторым удивлением отмечая у Александра III некую, прямо-таки врождённую русскую внешность: «по наружности он походил на большого русского мужика из центральных губерний, к нему больше всего подошёл бы костюм: полушубок, поддёвка и лапти…»

Видный дипломат А. П. Извольский воспринимал Александра Александровича уже гораздо полней и внимательней. Его характеристика внешности царя отличалась ёмкой силой и наблюдательной точностью: «Император Александр III, хотя и не был красив, но был человеком геркулесовского сложения и величественной внешности».

Воспоминаний про царский облик сохранилось весьма много, и все они не слишком разнятся, но особенно объединяет эти отзывы понимание глубокой ответственности царской подачи себя обществу. Его современники всегда отмечали, что Царю-Славянофилу было свойственно «ничего не изображать из себя и не напускать на себя никаких чужих манер».

Все художники, портретировавшие этого Государя, весьма старались передать эти качества, при этом не утратив присущей Царю-Хозяину мощной внутренней силы личности. Так, Крамской писал его портрет почти целый год, закончив работу в августе 1875 года. Люди, хорошо знавшие Александра Александровича, замечали, что в наследнике престола к этому времени появились властность и сила. «Но главное – обозначилась некоторая величественность, которую впоследствии будут отмечать многие современники».

Не следует думать, что имеется в виду сила физическая, которой царь обладал в огромной мере (мог сгибать серебряные рубли, рвать колоды карт, завязывать в узел железную кочергу). Нет, люди имели в виду силу духа, силу душевного мира будущего императора. Вот её и старались уловить и запечатлеть и лучшие художники, и лучшие фотографы. Но нам кажется, что удача сопутствовала совсем немногим. Обычно называют удачность литографии К. И. Шульца, сделанной с фотографии, исполненной К. И. Бергамаско. Писали, что «литографу особенно удалось выражение светлых, но тёплых глаз наследника, так резко отличавшихся по выразительности от холодных глаз его деда и невыразительных водянистых чуть навыкате глаз отца».

Должно быть, это так и есть, и творческая удача Шульца, очевидно, весьма значительна. Но нам кажется, что всех сильней и глубже во внутренний мир Царя-Хозяина проник В. А. Серов. О нём не зря говорили, что исполненные им портреты с необыкновенной обнажённостью выявляли внутренний мир изображённых людей. И это несмотря на то, что все портретные изображения Валентин Александрович создавал по фотографиям. От него и достаточно парадный фотоснимок не мог скрыть внутренних тектонических движений души. Этот художник обладал едва не жуткой способностью проникновения в потаённую суть человеческую.

Этой способностью весьма ощутимо веет из рассказа о первой встрече художника с императором. В изложении его друга Дервиза это выглядело так.

Серова предупредили, что царь может поговорить с ним несколько минут при выходе в сад на прогулку. Валентина Александровича провели на лестницу, ведущую в сад, и оставили одного. Вдруг дверь отворилась, и император совершенно один вышел на лестницу.

Возможно, он позабыл о назначенной встрече, либо его не известили о ней, и встреча с незнакомцем оказалась для него совсем неожиданной. Серов рассказывал, что лицо царя приняло выражение недоверия, холода, враждебности, а может быть, даже и страха? Да и что мог подумать император о неожиданно появившемся человеке? Может быть, посчитал её встречей с проникшим сюда террористом, то есть со своей смертью. Многочисленные покушения на его отца, должно быть, ожили в памяти при скрещении взгляда царя и пришельца.

Но в ту минуту вышел кто-то из свитских людей и объяснил содержание встречи. Выражение лица императора сразу смягчилось, и он стал любезно беседовать с Серовым. Аудиенция прошла мягко и доброжелательно. Но… Но начало встречи произвело на художника неизгладимое впечатление, он не мог убрать его из своей памяти, говорил друзьям, что выражение лица императора, увиденное им в первую минуту, он уже никогда не сможет забыть…

Серов приступил к работе над царским портретом и работал долго. Этот большой портрет был закончен лишь после смерти Александра III, в 1900 году. О нём многие отзывались как о произведении потрясающей силы, он много выразительней гладко прописанного портрета, выполненного Крамским. Александр Бенуа сказал, что этот «портрет стоит целого исторического сочинения». И с таким суждением нельзя не согласиться. Во всей устало склонённой грузной фигуре исполинского человека живёт чувство громадной тяжести несомых им дел, великой неподъёмности взятой им на себя задачи.

Видно, что он до последнего дня не уступит одолевающим его болезням и тяготам и станет трудным слабеющим шагом идти вперёд по своему пути. Видно, что «вёрсты» этой жизненной дороги уже исчислимы, и он сам хорошо это знает, с суровой простотой уж почти отрешённо глядя на ещё сияющий красой и жизнью земной мир. Его знаменитый взгляд – Удар – едва не пронзительно испытующ и уже словно подводит итог отважным трудам своих земных дней и с печально-спокойным бесстрашием смотрит в лицо судьбы. Кажется, это лучший портрет Царя-Хозяина, сумевший запечатлеть поразительную глубь души русского венценосного мужика-труженика.

…К этому изображению хочется возвращаться вновь и вновь, взгляд гиганта, умудрённый гранью Жизни и Смерти, неотразимо притягивает, тревожит душу, словно великий безмолвный вопрос к людям, а в их числе и к нам. И хочется снова и снова возвращаться наблюдением и размышлением к этому удивительному персональному воплощению русскости. И вновь принимаешься просматривать многочисленные свидетельства о могучей простоте этой, едва не мужицкой жизни, примечая самые разные её моменты. А они, эти житейские случаи, многообразны и порой очень непросты.

…Вот одно из них, совершенно трагическое. Когда-то, уже будучи наследником престола, Александр Александрович при молодёжном конфликте оскорбил некоего офицера. Тот не имел возможности вызвать Цесаревича на дуэль, их общественное положение было неодолимо неравным. И оскорблённый послал Александру записку с требованием письменного извинения, угрожая в противном случае покончить с собой.

Наследник никак не отозвался ему, очевидно не хватило человеческой чуткости. И через двадцать четыре часа тот офицер застрелился!

Царь-отец Александр II резко отчитал сына и приказал ему быть на похоронах погибшего и сопровождать его гроб.

Этот случай произвёл на наследника большое и мучительное впечатление, и к теме воинской чести потом он обращался много раз, и в самом конце своего царствования (в 1894 году) принял решение официально дозволить поединки. Приказ по военному ведомству (№ 118) определил правила дуэлей. Они оказались весьма