теперь ему на секунду, может благодаря тому, что разум больше не тревожил вечный зуд жажды силы, порожденный ощущением Реки Миры с её безграничными дарами, а может просто померещилось, но… С какой-то предельной четкостью, кристально чистой ясностью, осознанием истины последней инстанции перед внутренним взором Хаджара предстали все те просторы, страны, целые, практически, миры, которые он посетил за последние полтысячи лет.

Ведь на самом деле, сколь ни были бы достойны порывы адептов, но в конечном счете — их всех ждала та же участь, что и Северные Земли.

Разорения, опустошения, упадка и забвения. Потому что даже если и ошибались жители джунглей Карнака, называя источник мировой силы — паразитом. И если были неправы северяне, именую его скверной, то… Река она ведь на то и река, чтобы где-то брать свое начало и куда-то впадать. И все то, что у неё так лихо забирали адепты, однажды, обязательно, вернется обратно в её бездонные недра.

— “Все немного иначе, ученик”, — вдруг, заставив Хаджара потянуться к мечу, прозвучал знакомый голос в голове. — “Но ты поймешь это позже… когда уже будет слишком поздно… мы всегда понимаем все слишком поздно”.

Впервые, почти за две сотни лет, с ним заговорил заточенный в душе осколок души Черного Генерала. И то, как он произнес “мы”… это не было философским “мы”, каким мудрецы объединяют всех живых существ. Нет, Враг вкладывал в произнесенное совсем иной смысл.

— Наша встреча была короткой, — подошедший Арад вырвал Хаджара из плена тревожных. — Между нами были слова, было и немного крови, но я надеюсь, что мы расстаемся если не друзьями, то теми, кто сохранит теплые воспоминания.

Арад протянул руку и Хаджар сжал его предплечье.

— Живи свободно, Арад, сын Огара, — машинально произнес генерал и тут же спохватился — откуда северянину знать обычай, пришедший с юга.

— Сейчас так уже редко говорят, генерал, — неожиданно улыбнулся старейшина и добавил. — Умри достойно, Хаджар, сын Хавера.

Хаджар посмотрел в глаза старейшины, но не нашел там ни упущенной им детали, скрывавшей общую картину, ни ответа на другие свои вопросы. Перед ним стоял самый обычный человек, чьи кости успеют истлеть прежде, чем Хаджар успеет забыть его имя.

Генерал кивнул, развернулся и направился к выходу, по дороге задумываясь, почему он никогда не обращал внимания на то, что во всем бескрайнем Безымянном Мире, в каждом народе слышали про прощание воинов?

В этот момент тихий голос произнес в недрах души:

— “Я же говорю — слишком поздно…”

А затем снова тишина, ясно дающая понять, что Черный Генерал снова замолчал кто знает, на сколь длительный срок. Впрочем, в данный момент Хаджара это мало интересовало. Жизнь опять тянула его в дорогу.

Глава 1799

Когда их четверка добралась до дома, выделенного отряду Арадом — солнце уже склонилось над зенитом. Дубрава не могла идти быстро, но никто её и не торопил. В какой-то момент ведьма, отстранилась от Бадура и предпочла предплечье Равара, давая возможность поговорить двум воинам.

Бадур и Хаджар шли рядом молча. Один смотрел себе под ноги, а другой — на небо.

— Ты уверен, Бадур? — спросил, наконец, Хаджар.

Воин только кивнул.

Генерал вздохнул и покачал головой. Снег игриво хрустел под его ногами, так и подмывая вспомнить стародавние времена, слепить из него увесистый шар и кинуть куда-нибудь в противника.

Да… времена, когда чтобы одолеть врага, требовалось лишь метко попасть ему снегом куда-нибудь ближе к глазу, а затем, смеясь и барахтаясь, пойти вместе во дворец, где их уже ждали теплые ванны и сытные ужины.

Хаджар редко играл с дворянскими детьми, но сейчас, почему-то, вспоминал об этом с упоением теплой ностальгии.

— Жена и дети…

— Не подумай, генерал, — перебил Бадур. — нет на свете ничего, что я бы для них не сделал и нет другого, к чему меня звало бы сердце и по чему бы ночами не выла волками моя душа, но… — северянин прикрыл глаза и подставил лицо морозному воздуху. — Я был рожден воином, Хаджар. Я проливал озера пота и реки крови каждый день своей жизни начиная с того момента, как мне исполнилось шесть лет. И все это ради того, чтобы мои руки были сильны, а дух крепок к тому моменту, как мое ремесло понадобиться. Я не умею охотиться, Хаджар, не умею строить, возделывать почву, рыбачить на штормовых волнах, не уметь рассказывать истории, готовить еду, растить детей и… иногда мне кажется, что я не совсем понимаю смысл слова любовь. Но я знаю, что такое долг.

Долг… Хаджар не помнил, чтобы за то время, что они провели на севере, пусть это и был краткий срок, кто-то слишком много смысла вкладывал бы в слово “честь”. При этом здесь чтили “долг” и “доблесть”. Не обязательно воинскую.

Для северян не было разницы воин, гончар, плотник, рыбак или кто-то еще. До тех пор, пока ты истово верен своему делу и приносишь пользу окружающим, помогая своему племени выживать там, где иные бы сдались еще при рождении — ты достойный человек.

Может именно такой простой истины не хватало внешнему миру…

— Я не могу обещать, что ты вернешься обратно, Бадур, — честно сказал Хаджар.

— Никто не может, генерал, — согласился северянин. — Но если я отправлюсь к праотцам в бою с сыновьями Феденрира, защищая родину, значит я до конца исполню свой долг. И когда мой сын войдет в Твердыню, чтобы взять топор, его мать будет с гордостью провожать нашего отпрыска. Таков наш путь, генерал. Мы не меряем жизнь веками. Только мгновениями. И каждое мгновение, что я провел с семьей, бесценно и я бы хотел провести еще, но… кто будет сражаться, если не я?

Хаджар снова покачал головой и посмотрел в сторону, куда смотрел Бадур. Тяжелые облака сцепились единой дланью, укрыв собою небо. Серые, хмурые, совсем неприветливые.

Здесь, среди льдов и снегов, не увидишь радостного солнца, опаляющего лицо жаркими лучами, и не улыбнешься бескрайней лазурной синеве, в выси которой птицы поют наравне с безмятежными кучевыми.

Кому-то бы этот пейзаж показался бы серым и депрессивным, но Хаджар находил в нем иное. Находил в нем ожидание и, наверное, даже надежду. Надежду на то, что пусть ненадолго, пусть в самый редкий летний день, пусть даже не каждый день, но на небе будет и солнце, и лазурь, и