Хаджар кивнул, после чего жестом показал Шакху следить за ве…

— Если бы я хотела причинить вам вред, — все так же, сидя спиной к остальным, ровным тоном произнесла ведьма. — то сделала бы это раньше, генерал. Но ты прав — лучше приглядывайте за старой, хорошей Дубравой, а то не приведи боги— отправится раньше срока к предкам. И кто тогда позаботиться о бедной девочке. Ой беда-то какая…

Учитывая, что сказала она это на языке Моря Песков, то намек был предельно ясен. Как для Хаджара, так и для скрипнувшего зубами Шакха.

Вот только генерал, привыкший к подобного рода трюкам, смотрел куда глубже. Дубрава могла бы и не отправляться с ними в опасный путь. Учитывая то, насколько быстро — всего за несколько минут, она стабилизировала Лэтэю, то ей действительно достаточно было лишь выдать им набор лекарств, объяснив как их использовать.

Но вместо этого человек, находящийся не просто в преклонном возрасте, а даже дышащий через силу, рискует пересечь ледяные пустоши. И ладно бы лишь погода — для северян она, скорее всего, не представлялась особой опасностью. Но совсем другое — дети Феденрира…

И все же, ведьма, не обращая внимания на такие нюансы, сама вызвалась в путь.

Даже если бы Хаджар не знал всей картины и понятия не имел, что такое Твердыня, то все равно бы учуял запах ненавистных интриг.

Ими здесь все провоняло. Начиная Арнином и лабиринтом, заканчивая Дубравой и Твердыней. Чтобы там за игру не вел Хельмер и иже с ним — они явно постепенно переходили к эндшпилю.

Слишком быстро двигались фигуры, слишком часто менялась позиция и…

— Ты чего встал? — спросил Шакх, легонько толкая Хаджара локтем.

Генерал неопределенно помахал рукой, после чего накинул шубу и вышел на свежий воздух.

И почему-то он не был удивлен, что Бадур и Равар стояли, друг напротив друга обнажив оружие.

На холсте творения широким морем раскинулся цветочный луг, где каждый из цветов шептал что-то о той красоте, свидетелем которой он выступал. Словно сама земля служила лишь призрачным рассказом на языке соцветий; полевые цветы расцветали в беспорядочном буйстве красок, раскрываясь полосами фиолетового, пятнами алого и лучами ослепительного золота. Их хрупкие лепестки тянулись к щедрому солнцу, их запах будоражил прикосновение эфира, создавая невидимый гобелен аромата, летящий среди зеленеющих простор, прямиком к высоким горам, прекраснее, чем могла создать кисть любого их художников во всех четырех мирах.

Степенно колышущийся трава, мягкая, как материнские объятья, стегала землю, подгоняемая игривым ветром. Брызги листьев, покрытых росой, и пернатых веточек танцевали в ритме бриза, переливаясь в лучах рассеянного солнца. Мудрые деревья высились над головой, их ветви сплетались кружевом на фоне лазурного небесного свода, а листья рассказывали вечному ветру тихие секреты.

В самом сердце этого изумрудно-сапфирового озера стоял небольшой дом, словно рожденный из самой земли под ним. На его ветхих стенах запечатлелись следы самого времени; его деревянные доски выветрились до красноречивой патины, окрашенной в приглушенные тона сырой от недавнего дождя почвы. Крыша, представляющая собой лоскутное одеяло из глиняной черепицы, местами прохудилась, напоминая уютно расположившийся среди моря красок мазок, словно это был еще один лепесток на огромном лугу.

Рядом с входом, у накренившегося крыльца, сидел молодой человек, и каким-то образом его присутствие вовсе не выбивалось из общего антуража, а словно даже дополняло его. И первого же взгляда на его фигуру хватало, чтобы увидеть под маской безмятежной молодости нечто иное.

Одетый в грацию юности, но с нестареющим взглядом своих разноцветных глаз. Они словно служили окнами не для одной души, а для бесчисленных прожитых жизней, мириадов накопленных впечатлений и мудрости, которая намного превосходила годы, о коих могла бы рассказать его внешняя оболочка.

Глаза юноши обладали неким потусторонним оттенком — неземным смешением окружающих цветов, отражая буйную красоту луга, глубокую поросль лазурного неба и мерцающий танец солнца. Они мерцали неизменным пониманием, храня в себе неописуемую глубину и мудрость, такую же огромную, как сама долина. В их красочном вихре спали древние легенды и просыпались сны, будто в них была запечатлена сама суть жизни.

Он не был большого роста, но в то же время, в нем ощущалась жизненная сила молодости каким-то образом соединившаяся с спокойствием того, кто прошел через эпохи. Каждое его движение было пронизано небрежной грацией, медленным и терпеливым ритмом. Несмотря на малую, даже щуплую комплекцию, его присутствие заполняло собой луг, но не властным указом, а гармоничной улыбкой — будто он и сам являлся не более, чем еще одним мазком кисти в этом ярком пейзаже.

Мир вокруг него расцветал ничем не сдерживаемой дикостью, повествуя о первозданной сущности природы. Однако и она в присутствии молодого человека словно замирала, греясь в отражении нестареющего духа, воплощенного во взгляде разноцветных глаз.

Будто сам воздух затаил дыхание, ветер затих, а цветы склонили бутону в его сторону в молчаливом почтении.

Здесь, на лоне этого цветущего луга, под бдительным небом, сидел на кресле качалке, в простецкой одежде, с курительной трубкой в руках, молодой человек — парадоксальное воплощение молодости и даже не старости, а самой вечности.

Он нес в себе свежесть весеннего бутона, живость летнего цветения, глубину осени и спокойствие зимы. Когда солнце движениям опытного мастера окрашивало луг в оттенки золота, а тени танцевали в празднике опускавшихся на долину сумерек, он, казалось, был не просто зрителем.

А как дирижер, не взглядом, ни жестом, но мыслью управлявший происходящем.

— Мне всегда нравилось то, что ты сделал с этим дворцом, — прозвучал голос и из теней, свившихся под деревом, на луг ступила старуха. Сгорбленная, укутанная мехами, она крепко сжимала посох-копье. — Долина и цветочный луг вместо пышных залов и убранства… Я нахожу в этом некую иронию, Король Бессмертных, Волшебник Эш.

Юноша, к которому обратились как к королю, даже взглядом не повел. Он лишь продолжил молча курить, выдыхая облачка дыма, мгновенно оборачивавшегося птицами, лепестками, даже лучами солнца.

Старуха попыталась было сделать шаг вперед, но не смогла даже сдвинуться.

— Это мой дом, — тихо произнес юноша голосом, о котором не могли мечтать ни самые известные барды, ни лучшие менестрели. — Здесь все мое. Воздух, которым ты дышишь. Сцены, что открываются твоему взгляду. Даже время.

— Я знаю, — в почтительном поклоне склонила голову старуха.

— Что же — тогда довольно смело с