Шрифт:
Закладка:
Тяф!
Противная кваказябра!
Хочу спихнуть его с кровати на хрен, но он, будто почувствовав, что перегнул, укладывается и лупится на меня своими зеньками.
Потомок НЛО бля.
— Страшный… Че она в тебе нашла? — закрываю глаза и вспоминаю, как Сашка умилялась этому недоразумению, когда мы первый раз приехали с ней в приют. Так расчувствовалась, что аж расплакалась. Дурочка.
— Тяф! — на высоких нотах звучит в тяжелой башке. Звонко и мерзко.
— Ну, падла! Ты у меня щас получишь! — хватаю летучую мышь, намереваясь укатать ее в одеяло.
— Развлекаешься? — хохотнув, интересуется нарисовавшийся в комнате Беркут.
— Типа того, — дергаюсь, когда пес кусает меня за палец. — Вот же пиздюк…
Опять лезет мне в морду, и я принимаю сидячее положение.
— Скулил ночью в коридоре, пришлось запустить к мамке.
К мамке епта.
— Тяф!
— Сука…
— Он хочет поссать, — подсказывает мажор услужливо.
— Точняк! Ну пошли продышимся, — изрекаю, глядя на беснующегося пса. А того реально накрывает. По ходу и правда на клапан конкретно давит.
Нехотя опускаю ступни на пол и потираю кулаком глаза.
— Ну и видооок, — издевательски тянет Птицын.
— На свою помятую рожу в зеркало глянь, — бросаю я ему, стягивая со стула свитер.
— Ой, да начхать. Мне торговать ею, что ли? У тебя там, кстати, труба разрывается. Свечка. Череп. Кабан. Калаш. Малевич. Любопытная компания… Видать, потеряли своего Сашу Белого. Ищут.
— Ответил бы, сказал, что перезвоню.
— Я тебе не долбаная секретарша, — кудахчет Птенчик, когда мы выходим из дома на улицу во двор.
Гномыч, двигаясь по диагонали, шурует к кустам. Этот усаживается на деревянные ступеньки, а я, чиркнув зажигалкой, вставляю сигарету в рот и отправляюсь рубить дровишки. Это занятие — мой личный дзен.
— Хорошо тут у вас, — выдает мажор минут пятнадцать спустя. — Тишина. Лес кругом. Сосны. Чистый воздух.
— Да, заебись, — соглашаюсь с вышесказанным и делаю замах.
— Слышь, дровосек, а тут всегда так было?
— Как? — беру следующий чурбан.
— Тухло. В плане… местных здесь немного же?
— Поразъехались кто куда. Людям работать негде. Все вон позакрывали: школу, сад, больницу, завод.
— Ты в этих местах вырос?
— Да. Раньше все было по-другому.
Такая вдруг дикая тоска накатывает…
Перед глазами проносится беззаботное деревенское детство. Шальная юность. Столько разных картинок в голове всплывает… Как бегали с пацанами на речку, играли в «казаки-разбойники». Как жрали горстями землянику в поле, пасли скот, купались в карьере и прыгали с тарзанки. С каким размахом праздновались дни рождения и свадьбы. Как провожали нас с Черепановым всем поселком в армию.
Клянусь, когда-нибудь я подниму родное село с колен. Отвечаю!
* * *
— Чего завис?
— Да так, вспомнил кое-что.
— Твоя мать… она…
— Умерла.
— Я просто видел фотки на стенах.
— Болела, — поясняю коротко, дабы избежать последующих вопросов. На эту тему я говорить не люблю.
— Столько детей на снимках. А Лиса моя часто тут бывала?
— Часто. Она у бабы Маши каждое лето безвылазно проводила, пока мать с очередным хахалем в Москве бухала, — метнув топор в сук, снова тянусь за сигаретами. Мне всегда с утра одной мало.
— А вы с ней типа дружили? — с силой давит из себя это безобидное слово.
— Дружили, мечтали… Виды у меня на нее были, ты же в курсе, — присаживаюсь рядом.
— Че, прям влюблен был? — уточняет, забавно нахохлившись.
— Нет, — честно говорю, как есть. — Но Лялька всегда виделась мне идеальной кандидатурой для создания семьи. Добрая, порядочная, скромная, неглупая. Во всяком случае так казалось, до того момента, пока я не узнал, что она спуталась с тобой, — добавляю, скривившись.
— Слышь… Спуталась, — повторяет недовольно.
— А че, не так? Никогда не думал, что Алена поведется на понты, бабло и сахарную морду, но как вышло…
Ясень пень растеклась. Столичный упакованный мажор. Как тут не ответить взаимностью?
— Дурень, ни черта ты не понимаешь! Бабло и понт ни причем. Мы с ней с девятого класса друг на друга капитально запали.
— Да уж, Харитонова рассказывала про вашу войну. Если бы я знал, что ты регулярно портишь Лисицыной жизнь, закатал бы в бетон, поверь.
— Сука, я так ее люблю… — выдыхает, хватаясь за голову. — И найти не могу, и забыть не получается. Намертво внутри засела, понимаешь?
Понимаю блять.
— Спугнул девчонку, — констатирую очевидное.
— Да чем спугнул, мать твою? Я же наоборот все по фэн-шую продумал. Поженились бы, забрал бы их с Ульяной к себе в квартиру. Моя семья нас поддержала бы.
— Лисицына всегда думала о других больше, чем о себе.
— Поясни-ка…
— Она не хотела стать для тебя обузой.
Мне почему-то это видится именно так.
— Обузой не стала, но стала моим проклятьем, — произносит он потерянно.
Повисает пауза.
— С бухлом надо завязывать, — чуть позже озвучиваю первую здравую мысль за неделю.
— Мне итак нормально. Ваш самогончик ваще отлично зашел.
— Чердак трещит.
— А у меня ни фига! — самодовольно ухмыляется.
— Пошли кофе бахнем, — поднимаюсь со ступенек и зову Чунга-Чангу, обоссавшую весь забор.
— Замути еще жареного картофана с салом. По-братски… — хлопает меня по плечу.
— Лады. Только не надо помогать.
— Это я могу!
Столичная белоручка.
— Искромсал вчера кило картошки до размера сливы. Идиот безнадежный!
— Мне всю жизнь готовили и подносили, откуда у меня, по-твоему, возьмутся подобные навыки?
— Барин херов, — машу на него рукой.
— Зато у тебя отлично получается.
Даю ему подзатыльник.
Вы, наверное, не понимаете, как мы тут оказались в компании друг друга…
А дело в том, что мы с Беркутовым случайно пересеклись в прошлую субботу. Потом вышло так, что зависли у него на хате. В четверг вечером и до моего Бобрино добрались.
Я затопил баню. Ужрались до поросячьего визга. Так и тусим тут уже три дня…
— А я по Харитошке тогда понял, что между вами заискрило и закрутилось, — достает вилкой огурцы из пузатой банки. — Она такая странная была наутро.
Молча срезаю кожуру.
— Я тебя спалил, — признается вдруг.
Вскидываю на него вопросительный взгляд.
— Видел, как ты выходил из той комнаты, где она ночевала. — Зажгли уже тогда, что ли? — тянет лыбу и многозначительно подмигивает.
— Не твое птичье дело.
Та ночь была особенной. Столько времени прошло, а я до сих пор гоняю на повторе те кадры. Томный взгляд. Смелые, жаркие поцелуи. Юное, дрожащее, никем не тронутое тело. Разметавшиеся по подушке рыжие волосы. Сбивчивый шепот. Мокрые ресницы. Искусанные губы.
Моя Саня в тот момент — самое прекрасное из того, что я видел в своей жизни.
— Ай-да, Харитошка! — смеется этот олень. — Она меня удивила основательно. Помнишь, как пушку у тебя забрала? Пхах, лошаро!
Бросаю в
