Как и в случае с юбилеем, министру пришлось включаться на ходу. Он, несомненно, должен был одним из первых узнать о смерти Крылова – и как глава министерства, и как президент Академии наук, действительным членом которой баснописец был с 1841 года. Однако уведомил ли его Ростовцев, неясно; известно лишь, что вечером 9 ноября он получил соответствующую записку от Плетнева, соседа баснописца. Вернувшись в тот день с прогулки, его 14-летняя дочь рассказала, что они с гувернанткой, проходя мимо дома, где жил Крылов, узнали о его смерти, «последовавшей от испорченности желудка в ¾ 8 ч. утра»[1013]. Таким образом, к действиям Уваров смог приступить только на следующий день, 10 ноября.

Он начал с того, что послал на квартиру Крылова одного из своих подчиненных и узнал, что Ростовцев там «всем распоряжается как душеприказчик»[1014]. Это позволило Уварову сосредоточиться на символической стороне события. Во всеподданнейшей записке, направленной в Гатчину в тот же день, он сообщал:

<…> Ближайшие распоряжения по погребению по воле покойного принял на себя генерал-майор Ростовцев, с моей стороны будет оказано ему всякое нужное содействие. <…> в последствии времени я предполагаю открыть от Министерства народного просвещения подписку для приглашения желающих пожертвовать на сооружение надгробного памятника, достойного славы нашего отечественного баснописца[1015].

Министр явно рассматривает погребальную церемонию как часть государственного коммеморативного проекта, начало которому было положено еще при жизни Крылова, в 1838 году, учреждением его именной стипендии.

На следующий день Николай выразил свое согласие обычной краткой резолюцией; между тем Уваров уже действовал. «Залп» из трех газетных публикаций 11 ноября с аффектированными излияниями национальной гордости, скорее всего, стал следствием его указаний, данных журналистам и цензорам накануне.

Неизвестно, согласовывались ли в те дни позиции Уварова и Орлова, но очевидно, что исключительная публичность похорон была бы невозможна без воли III отделения. Прощание со «знаменитым русским баснописцем» с точки зрения и «высшего наблюдения», и министерства, и одобрявшего их действия государя должно было превратиться в знаковое событие. Аналоги ему следует искать среди масштабных «народных» торжеств николаевского времени, таких как открытие Александровской колонны в 1834 году и Бородинский праздник в 1839‑м. Нельзя не вспомнить и крыловский юбилей. Жуковский в своей речи назвал его «праздником национальным»:

Когда бы можно было пригласить на него всю Россию, она приняла бы в нем участие с тем самым чувством, которое всех нас в эту минуту оживляет[1016].

Уваров озаботился и тем, чтобы почести усопшему организованно отдали русские учащиеся и учащие – базовая крыловская аудитория. В тот же день, 10 ноября, он пишет исправляющему должность попечителя Санкт-Петербургского учебного округа Г. П. Волконскому:

При предстоящем погребении скончавшегося на днях баснописца нашего И. А. Крылова я признаю приличным пригласить гг. членов Совета университета присутствовать на выносе и погребении тела, также сделать наряд 15 студентам казеннокоштным с приглашением желающим из своекоштных дежурить при теле покойного и нести ордены [sic!] его, сопровождая погребальную процессию в дни, которые для этого будут назначены. О сем покорнейше прошу Вашу Светлость предложить ректору Университета войти в совещание с г. генерал-майором Ростовцевым[1017].

На следующий день Волконский сообщил о предписаниях министра Плетневу. Развивая замысел, он, со своей стороны, распорядился «директорам 2, 3 и Ларинской <…> гимназий, в которых воспитываются крыловские стипендиаты», назначить от каждого из этих учебных заведений «по 5 воспитанников под надзором гувернеров для сопровождения процессии при выносе и погребении тела покойного»[1018].

Отношение к Волконскому писалось, когда Уваров еще не знал, как именно будет организовано прощание с Крыловым. Образ траурной церемонии, длящейся несколько дней, подобно императорским или архиерейским похоронам[1019], по-видимому, был навеян своеобразной крыловской «царственностью».

В реальности все уложилось в один день, которому, впрочем, предшествовало длительное неофициальное прощание.

Во все время, пока тело покойного оставалось в его квартире, несмотря на затруднительность сообщения между берегами Невы, скромное жилище его не пустело, посещения не перемежались, многочисленные почитатели его таланта и характера беспрерывно следовали одни за другими; отцы приводили к его гробу детей своих, чтобы внушить им уважение к таланту и светлой, безукоризненной репутации[1020].

Одним из детей, приведенных к гробу Крылова, был, вероятно, 11-летний Володя Ламанский – будущий ученый-славяновед и академик. Почти век спустя Г. В. Адамович записал полуиронический рассказ И. А. Бунина о заседании Академии наук в 1909 году и разговоре со стариком, в котором узнается В. И. Ламанский:

Огромный холодный зал, тишина <…> За окнами большие мокрые хлопья снега, тающего тут же на стеклах, деревья, гнущиеся под ветром с залива. <…> Возле меня сидел древний старичок в мундире с орденами, с каким-то белым пухом на голове вместо волос, сидел и дремал. Вдруг он очнулся, взглянул в окно, надел очки, недовольно покачал головой и тронул меня за руку: «А изволите ли помнить, ваше превосходительство… когда Крылова… баснописца… хоронили, точь-в-точь такая же погода была»[1021].

Ламанский-старший, вице-директор Особенной канцелярии по кредитной части Министерства финансов, по службе был близок к бывшему министру Канкрину, приятелю Крылова. Вполне вероятно, что он сам счел нужным проститься с баснописцем и взял с собой сына. На то, что событие, которое запомнилось мальчику, было не собственно похоронами, указывает упоминание о дурной погоде. Согласно метеонаблюдениям, на следующий день после кончины Крылова, 10 ноября, она была именно такой – «пасмурно и снежно» при температуре –8,2 градуса Реомюра (около –10 °С)[1022], а потом потеплело и снег прекратился. В отсутствие проезжего моста на Васильевский остров Ламанские, жившие в здании Главного штаба[1023], могли добраться до квартиры Крылова только пешком по тонкому льду Невы. Для ребенка подобное путешествие само по себе должно было стать целым приключением, особенно в ненастье.

Дидактический потенциал такого события, как смерть великого баснописца, позволяющая лишний раз напомнить юному поколению о мудрости его нравоучений, сознавал и Ростовцев. Подведомственный ему «Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений», редко помещавший какую-либо актуальную информацию, оперативно перепечатает из «Северной пчелы» отчет о погребении Крылова[1024].

2

Чиновная публика в церкви. – «Густые толпы народу». – «Бенефис» Уварова. – Консультации Ростовцева с Булгариным. – Пожар

День похорон, 13