для широкой аудитории, а для той, которая столь же узкоспециализирована по своему темпераменту. Таким образом, и автору, и читателям предопределено собраться вместе. Оба уже «нездоровые» в некотором смысле. Будь это не так, между ними не могло бы быть никакой связи. В каком-то смысле стороны в этом вопросе питаются личностями друг друга. Но ни читателей, ни писателей не доводит до крайности чрезмерное увлечение литературой ужасов. Для того чтобы это произошло, должны быть задействованы совсем другие факторы.

КОЧЧИА: Этот тревожный эффект, по-видимому, возник в западном воображении в конце 1700-х годов, в эпоху Просвещения, и в самом начале первой промышленной революции, в период зарождения современности. Может быть, таково предощущение нашего современного века? Как, в таком случае, было раньше? Каково происхождение этой тревоги? И, наконец, может ли эта тревога выжить в цифровом мире, в котором мы живем?

ЛИГОТТИ: Я полагаю, что ваше замечание о том, что Просвещение восемнадцатого века совпало с расцветом литературы ужасов, то есть готической литературы, весьма точно и проницательно. Я придерживаюсь мнения, что со времен Просвещения мы становимся все более и более отчужденными от природы. Да, это пугающий процесс – и да, длится он по сей день. Но здесь мало места для анализа того, что мыслители эпохи Просвещения называли «прогрессом». Достаточно сказать, что наш так называемый прогресс привел не просто к отчуждению от природы, а к ее разрушению. Изменение климата – это лишь одно из его проявлений. На мой взгляд, между людьми и природой всегда существовала тайная вражда. Начиная с девятнадцатого века, люди повально взялись выражать предпочтение искусственному перед естественным, подняв Шарля Бодлера на штандарт.

В современной жизни наше будущее изображается в художественной литературе и фильмах как лишенное «природных» смыслов. Лично я поддерживаю видение человечества как продукта природы, освобождающегося от своих истоков. Я бы скорее предпочел жить в условиях космической станции, чем в глухом лесу; но современные технологии, как мне кажется, строят не корабль колонистов, а просто другую планету, где эволюция дает новые витки – уже в цифровой, а не в органической, как изначально, сфере.

КОЧЧИА: Вы часто говорили, что пишете не для собственного удовольствия. Тогда зачем же?

ЛИГОТТИ: Я имел в виду, что никогда не испытывал удовольствия от процесса написания. Хотя сочинение художественного произведения дается с трудом всем авторам, напряжение, связанное с ним, пагубно сказывалось на моем физическом и психологическом здоровье. Несмотря на этот факт, я благодарен за то, что у меня есть относительно редкий способ отвлечения. Хотел бы я занимать свой разум простым сидением перед белой стеной и разглядыванием этой самой стены, но я не могу. Я пробовал так делать. Уж очень быстро надоедает.

КОЧЧИА: Чем вы подпитываете свое воображение? Что читаете, что смотрите, что слушаете?

ЛИГОТТИ: Увы, мне не нужно подпитывать свое воображение. Все, что я умею – задавать ему более-менее устойчивый курс. Ну, все так делают, разве нет? Остаться наедине со своими собственными мыслями – ужасная перспектива, но я закончил читать все книги, которые меня интересовали, много лет назад. Я до сих пор слушаю их в аудиоформате – одни и те же, снова и снова. В данный момент я слушаю рассказы Хорхе Луиса Борхеса, и если бы завтра наступил конец света, и я остался бы последним человеком, оставшимся в живых, – думаю, я бы продолжал наслаждаться произведениями Борхеса. Они по-прежнему казались бы мне актуальными даже в мире без людей. Как и Борхес, я заядлый киноман – могу смотреть одни и те же фильмы раз за разом, и они мне не надоедают. Больше всего мне нравятся великие киноленты 1960-х и 1970-х годов: «Лоуренс Аравийский», «Крестный отец», «Апокалипсис сегодня», «Человек, который хотел быть королем». Я предпочитаю фильмы с литературной основой, как видно. К слову, практически вся классика нуара – это экранизации тех или иных криминальных романов и детективов. Но сейчас, сдается мне, по качеству сериалы сильно выигрывают у полнометражных фильмов. Лучшие из них вполне литературны, тогда как современные фильмы, основанные на оригинальных сценариях, уж слишком полагаются на спецэффекты, а я, признаться, ненавижу цветистую графику. Если ты хоть раз видел, как инопланетяне уничтожают мир, как в фильме «День независимости», больше уже никогда не сможешь смотреть на это зрелище без скуки. Я предпочту фильм, создающий особое настроение, фильму, стремящемуся зацепить зрителя компьютерной графикой.

Что до музыки, тут тоже без сюрпризов – я предпочитаю классику психоделической эры и инструментальную музыку. Я капризный старик, большинство современных веяний мне чуждо. Что ни услышу из нового – все кажется хуже той музыки, которую я слушал в молодости. Но я не думаю, что это вообще имеет значение. Все книги, фильмы, телешоу и музыкальные хиты, выпускаемые сегодня, устареют и будут вытеснены новыми работами в этих областях, сколь угодно плохими в сравнении с предшественниками. Ничто подолгу не задерживается в сфере развлечений. И все, что когда-либо порождалось человеческим воображением, на деле лишь забава, призванная отвлечь нас от борьбы за то, чтобы прожить свою жизнь, какой бы длинной или короткой та ни была. Придет смерть – и вот уже совсем не важно, что там дальше.

Интервью с переводчиком Лукой Фузари для итальянского журнала «Prismo»

ФУЗАРИ: Во-первых, не могли бы вы немного познакомить итальянских читателей с «Заговором против человеческой расы»? Вы все еще думаете о ней как о своего рода книге «самопомощи» или ваше представление о ней изменилось с годами?

ЛИГОТТИ: «Заговор против человеческой расы» вполне можно было бы описать как научно-популярную книгу, написанную как популярный роман и сфокусированную на трех основных «С» – Страхе, Страдании и Странности. Ее сюжет (если можно его назвать так) обозревает, как реальные люди справлялись с этими явлениями – и как персонажи ужасных рассказов должны справляться с ними в своих вымышленных жизнях. Всяческий персонаж входит в жизнь с фундаментальным предположением о том, что мир вокруг него и он сам естественны. Но что, если в какой-то момент к нему приходит осознание чего-то странного в собственном существовании, чего-то, что разрушает натуралистический взгляд на жизнь? В литературе ужасов вестниками этой темной истины выступают разнообразные агенты – призраки, вампиры, существа из измерений, отличных от нашего собственного, оживающие неодушевленные предметы, все в таком духе. Мы не хотим, чтобы они были реальными, потому что так или иначе эти чудовища показывают, что мир – не естественное, а сверхъестественное место, странное не в утешительном,