КОЧЧИА: В чем причина беспокойства, рождающегося из ваших историй?

ЛИГОТТИ: Помимо чисто психологического ответа, который я дал на ваш вопрос выше, источником беспокойства в истории может быть все, что воспринимается нашим умом или нашими чувствами. Иногда повседневные идеи или предметы могут неожиданно стать для нас странными и угрожающими. Допустим, вы едете по дороге и видите вдалеке открытое поле с парочкой деревьев на самом краю. Вы уже много раз видели подобные пейзажи и не чувствовали в них ничего особенного. Но иногда они приводят в движение ваше воображение. Вы проникаетесь ощущением того, что есть что-то призрачное в этой пустой земле и деревьях, загораживающих нечто, находящееся за ними. Сцена становится фасадом для чего-то, чего вы не можете увидеть или узнать. Весь мир таков. Он наполнен образами, звуками и запахами, которые большую часть времени принимаешь как должное. Однако в определенные моменты они странным образом стимулируют мысли и чувства – и больше не кажутся самоочевидными. Они поднимают вопросы, которые никогда раньше себе не задавал. Порой даже приходишь к тому, что спрашиваешь себя – «Что представляет собой этот мир?», а в ответ – одна лишь тишина.

КОЧЧИА: Как истории становятся тревожащими?

ЛИГОТТИ: Я бы сказал, что история становится тревожной, когда она заставляет нас чувствовать или думать о чем-то, о чем мы никогда раньше не думали и чего не чувствовали, а это так часто бывает чем-то ужасным. «Сердце тьмы» Джозефа Конрада – отличнейший пример такой истории. Мало кто когда-либо видел мир глазами рассказчика этой истории – которые также являются глазами самого Конрада, – но когда они читают эту историю, они действительно видят так, как Марлоу. Удивительно, но ничего особо нового их глазам не предстает – все те же ужасы жизни, может, слегка приумноженные, но все еще узнаваемые. Почти вся литературная классика зиждется на том, что больше всего беспокоит в жизни. Мало кто может позволить себе долго зацикливаться на таких вопросах без страха сойти с ума – совсем как оппонент Марлоу, агент Компании Куртц. Пока читатель путешествует в «Сердце тьмы» Конрада, его беспокоит это видение. Потом, конечно, он забывает обо всем этом – чтобы продолжать жить так, как жил раньше.

КОЧЧИА: Читая ваши рассказы, я чувствую что-то сильно скрытое, что-то, чего мы не видим, но все еще чувствуем. По-моему, в третьей части «Восставшего из ада» один из персонажей говорит: «Есть тайная песнь в центре мира… она звучит, как бритва, режущая плоть». Что такого особенного в разоблачении скрытой правды мира, что делает сам акт отличным сюжетом для ужасной истории?

ЛИГОТТИ: Ну, сначала мы должны предположить, что в мире есть хоть какая-то скрытая правда. Художественная литература может сделать это даже лучше философии, хотя и та, и другая основаны на мнениях какого-то отдельно взятого писателя. Но я думаю, вы прекрасно уловили один из процессов в самой горячей точке вулкана мистических и оккультных ужасов. Правда ли, что за кулисами жизни сокрыто кто-то или что-то, что и превращает нашу жизнь в кошмар? Призраки Монтегю Джеймса, «божественные монстры» Лавкрафта, «проклятые твари» Амброза Бирса, «бесы» Уильяма Хоупа Ходжсона, «темные боги» Т. Э. Д. Клайна, «грозные силы природы» Блэквуда – для великих авторов литературы ужасов эта истина в принципе не имеет ничего общего с противостоянием добра и зла, с этими концепциями, которые, как нам кажется, имеют некоторую реальность, но на самом деле весьма абстрактны. Но мы привыкли видеть вселенную антропоцентрической, и это – сущая трагедия. Отстранись мы от такого взгляда на вещи, и часть конфликтов – как между людьми, так и между человеком и природой, – разрешилась бы. Но увы, даже величайшие из писателей хорроров вынуждены изображать какие-то сценарии противостояния добра и зла или, по крайней мере, сценарии противостояния человека и не-человека, вот почему я добавил «в принципе» выше. В своих поздних письмах Лавкрафт размышлял о написании рассказов, в которых описывалась бы только игра нечеловеческих сил, изначально чересчур чуждых, неподвластных адекватному читательскому пониманию, и потому – тревожных сверх всякой меры. Но формат художественной литературы, увы, не позволяет это сделать. Лавкрафт пытался заставить своих читателей взглянуть на мир с точки зрения его монстров, но безуспешно. Должна быть человеческая точка зрения, относительно которой чудовища вызывают ужас. Я попытался сделать то, что задумал Лавкрафт, в рассказе под названием «Красная цитадель», в котором нет персонажей вплоть до конца, когда появляется-таки безымянный рассказчик. Он должен быть там, иначе истории не хватило бы перспективы, делающей предшествующие его появлению события и описания ужасающими или хотя бы странными. В конечном счете, мы остаемся наедине с самими собой – и это очень грустно.

КОЧЧИА: В итальянском языке есть особое прилагательное perturbante. Относится оно не обязательно к ужасу или боязни, подразумевая скорее что-то более тревожащее, скользкое – и я часто чувствую это в ваших историях. Как у вас получается создавать нечто подобное в своих историях? Как, по-вашему, это влияет на читателя? И как – на вас?

ЛИГОТТИ: Я думаю, что английское слово perturbed можно считать родственным слову perturbante. Это слово имеет несколько значений, одно из которых – быть психически нездоровым. Психическое здоровье, конечно, вещь относительная. Считается, что творцам определенная степень психической неуравновешенности более полезна, чем большей части человечества. Якобы так их воображение может ходить путями, недоступными для людей с более здоровой психикой. Состояния длительной депрессии или сильной тревоги, я бы сказал, не составляют ложное восприятие мира, хотя большинство психотерапевтов хотели бы, чтобы мы в это верили. Эти состояния – лишь более глубокое средство понимания того, на что похожа жизнь каждого человека в тот или иной момент. Это реально, а реальность нельзя отрицать. Постоянно счастливые люди также могут рассматриваться как личности неуравновешенные с точки зрения того, что обычно называют человеческим состоянием, которое ни в коем случае не является устойчивым и приятным. Ни один художник не может выразить какое-либо душевное состояние, которое не было бы глубоко основано на его личном опыте. По этой причине писатели, как правило, являются специалистами в области тех или иных ментальных и эмоциональных состояний. Очень немногие способны успешно представлять широкий спектр этих состояний, хотя многие притворяются, что способны на это, и даже оттачивают свое притворство до блеска. Я скажу, что по определению авторы литературы ужасов – специалисты. Они ведь пишут не