религиозном смысле, а в том, что мы не можем после того, как узнали о реальности чудовищ, продолжать жить так, как жили раньше. Конечно, персонажи рассказов ужасов должны противостоять всему странному и сверхъестественному. Они, должно быть, испытывают при этом страх, им нужно страдать – не будь такого, история наскучила бы читателю до смерти. Положа руку на сердце, мы должны признать, что нам нравится зло в историях, которые мы рассказываем себе с тех самых пор, как стали сознательными, рассуждающими существами, какими ныне являемся. Таков один из многих способов отвлечь наш разум от зла, которое воздействует на нас в реальной жизни, то есть от таких зол, как потери, болезни, безумие и так далее. Зло может быть весьма занимательным, когда представлено в художественных формах, и, как это ни парадоксально, отвлекает нас от самого себя так, что нам вообще не нужно о нем думать. Тем не менее, хотя большинству людей большую часть времени требуется это отвлечение, в конечном счете они настаивают на том, что в мире не так уж и много зла и что жизнь, по гамбургскому счету, не так уж плоха. Однако всегда находятся люди, которые не могут мириться со злом, даже в самых незначительных его количествах. Это означает, что они не могут мириться с жизнью на принципиальных началах и не хотят выражать ей одобрение. Кроме того, они не думают, что человеческая раса должна продолжать искать оправдания злу, с которым ей приходится сталкиваться. Они – персонажи сверхъестественной истории ужасов, персонажи, которые сами по себе могут быть довольно странными и не такими реальными и естественными, какими сами себя считают. По большей части Заговор связан с этими людьми и тем злом, против которого они энергично возражают.

Это правда, что когда-то я думал написать «Заговор против человеческой расы» как книгу самопомощи для недовольных среди нас – для тех, кто не может принять жизнь такой, какая она есть. Должен же быть какой-то способ сделать это – какой-то способ убедить даже самого себя, что быть живым хоть немного терпимо. Но прошло совсем немного времени, прежде чем я понял, что мои амбиции неисполнимы. Я хотел написать книгу, которая могла бы называться «Жизнь в отчаянии, или Как принять безнадежность и неизлечимую печаль». Есть ведь книги о том, как оправиться от какого-то несчастья в своей жизни, от какого-то конкретного несчастья; книги о преодолении депрессии и хронической боли или о том, как научиться быть счастливым, если у тебя параноидальная шизофрения. Но я знал, что в моем случае пытаться быть честным, суля облегчение и выздоровление, бесполезно. Однажды мне написал дипломированный психолог – очень тактичный и добронравный человек – и сказал, что из «Заговора против человеческой расы» вполне можно получить своего рода прививку, излечивающую от «черного», «беспросветного» взгляда на жизнь, при котором выживание индивида или целого мира – зряшная трата сил. Он, скорее всего, прав… вот только я так и не написал такую книгу-прививку. Мне пришлось бы солгать самому себе и читателю, чтобы заявить о достижении этой благой цели. Тем не менее довольно много людей писали мне, что «Заговор против человеческой расы» помог им выжить, хотя бы потому, что их утешило открытие, что они были не единственными, кто не думал, что жить – это непременно хорошо. Это редкое утешение, поскольку так мало людей писали о жизни с такой точки зрения. В книге «Заговор против человеческой расы» я обсуждаю главные фигуры в философии, психологии и фантастике, придерживавшиеся близких мне взглядов. Естественно, книга ни в чем не переубедила никого из тех, кто и так уже убежден в том, что быть живым – это нормально. Я попытался написать нечто занимательное и поглощающее и, насколько это возможно, не искажающее моих собственных взглядов на человеческое существование. Как для автора рассказов, полных мистического ужаса, это очень много значило для меня.

ФУЗАРИ: Прежде чем переводить «Заговор» по редакции 2010 года, я прочел его и в другой, более ранней версии. Не могли бы вы пролить свет на «редакционный» путь книги в печать? Сколько вы переписали, сколько выбросили, и велика ли разница между первым подходом и окончательной версией?

ЛИГОТТИ: Большая часть «Заговора против человеческой расы» взята из долгого разговора с Неддалом Айадом. Первый «набросок» книги был попыткой систематизировать мои ответы на вопросы Неддала. В конечном счете, я пришел к выводу, что взял на себя непосильную задачу. Позже я переписал книгу почти полностью, сохранив только отрывки из оригинала, – и даже эта версия книги была переписана несколько раз.

ФУЗАРИ: Переводя ваши истории – вникая в ваши слова и образы и ища лучший способ выразить их на другом языке, через призму другой культуры, – я оказался в каком-то ошеломленном и сверхчувствительном состоянии, как будто они перенесли меня в мир, который был реальнее, чем реальность. Это то, к чему вы сознательно пытаетесь подвести читателя (и себя, пока пишете), или я просто слишком остро отреагировал на ваш стиль?

ЛИГОТТИ: «Заговор против человеческой расы» – пессимистичная книга, хотя ее часто находили комичной даже те, кто не разделял изложенных в ней идеалов. Каждый писатель-пессимист желает написать что-то, провоцирующее бурную реакцию в сознании читателя. Эмиль Чоран, в частности, упоминал о книге, способной сокрушить Вселенную и положить ей конец. Очевидно, что это метафорическое стремление. Но это также было моей честолюбивой целью – в дополнение к написанию книги по самопомощи для безнадежно отчаявшихся и тех, кто устал притворяться, что жить – это «кайф».

ФУЗАРИ: И, говоря о стиле: является ли использование повторения (одного слова или предложения) сознательным шагом с вашей стороны, или лишь отражает особенность вашей систематизации идей? Много ли меняется между самым первым наброском рассказа и окончательной его версией?

ЛИГОТТИ: История литературы – круговерть влияний одних авторов на других. Некоторые из этих влияний носят тематический характер, некоторые – стилистический. Я склонен был поддаваться влиянию стиля определенных авторов, потому что чувствовал, что этот стиль способствует тем идеям и настроениям, которые я желаю передать в своем творчестве. Стиль одних авторов, конечно же, повлиял на меня больше, чем манера других. В целом, я бы сказал, что наибольшее влияние на меня оказали авторы, прибегающие к такой манере, какую я называю «изнурительная исповедь от первого лица». Именно такой голос я и искал для самовыражения, и его отзвуки слышны и в «Заговоре…». Три автора, чаще всего изнурявшие читателя исповедями от первого лица, – это Набоков, Бруно Шульц