в моем творчестве – отдельный ингредиент. Да и свойственен он скорее самым поздним моим рассказам. Они написаны под впечатлением от прозы и драматургии Томаса Бернхарда, очень располагающего к смеху сквозь слезы автора. В какой-то степени это также свойственно некоторым произведениям Кафки. Те его друзья, кому посчастливилось слышать авторские чтения, отмечали, что он хихикал, когда зачитывал тот или иной депрессивный пассаж. Могу представить, как веду себя сходным образом, читая некоторые из моих собственных историй. Несколько лет назад в переписке по электронной почте меня спросили о юморе в моем творчестве, и я ответил, что юмор делает тьму еще чернее, сгущает ее краски. В то время это показалось мне правдой, и я до сих пор думаю, что хотя бы доля правды в тех моих словах есть. Как я уже отмечал ранее, я стараюсь, чтобы юмор в моих произведениях, включая «Заговор против человеческой расы», выступал органичным, а не взятым с потолка. Полагаю, любой юмористический эффект в моих рассказах и в «Заговоре» – результат преувеличения нигилистической идеи или темы. Юмор такого рода часто отмечается в моих интервью, хотя не думаю, что в этом он проявился особенно ярко. Я не уверен, почему это так. Вполне возможно, что, отвечая на вопросы авторов произведений, которые, как я знаю, заслуживают похвалы, я пытался казаться в своих ответах скорее умудренным, нежели балагуром. Наверное, многие очень удивятся, узнав, что я высоко ценю цикл о Дживсе и Вустере Пелама Гренвилла Вудхауса. Без оглядки на юмор – стиль, в котором они написаны, один из самых изобретательных и впечатляющих в мировой литературе. Конечно, это сугубо юмористические, развлекающие читателя произведения, не моего поля ягодки. Писатель, за которым я некоторое время следил, чьи работы полны юмора и в то же время глубоко мрачны, – Стэнли Элкин. Я у него многому научился. Как и Вудхаус, он был захватывающим читательский дух прозаиком невероятной изобретательности. Как писатель, склонный к депрессивным темам (вспомним главного героя романа «Собиратель брендов», страдающего рассеянным склерозом, как и сам Элкин), он намного превзошел Сэмюэля Беккета, которого, сдается мне, переоценивают за его фирменное сочетание юмора и пафоса. Сколько я себя помню, очень многие люди отмечали мои комические замечания и клоунаду. Я не прибегаю к юмору как к средству расположения к себе – просто, похоже, он является неотъемлемой частью моей натуры. Мне куда проще страдать, чем веселиться, и все же я шучу – я часто кажусь веселым, чувствуя себя кошмарно. Так и юмор в моих рассказах – довольно мрачный, но с виду органичный. Не совсем юмор висельника, скажем так. Хорошим примером, – ну, я по крайней мере надеюсь, что он хороший, – такого юмора является зацикленность героя рассказа «Шут-марионетка» на «говядине, свинине, козлятине». Именно словечко «козлятина» в этой последовательности, на мой взгляд, делает ее забавной. Я посещал как-то мясную лавку в трущобном районе Детройта, включившую «козлятину» в свой заявленный на вывеске ассортимент – и взял на ум когда-нибудь использовать это звучное простонародное словцо, что в итоге и сделал. И если слово «козлятина» вам не кажется смешным… ну, попробуйте просто произнести его вслух на деловой встрече. По-моему, полный отпад. Я весь остаток дня после той мясной лавки блеял про себя, будто заклинание – «КОЗЛЯ-Я-ЯТИНА»!

ДЖО ПУЛВЕР: Как-то раз мы с тобой болтали, и ты упомянул инструментальную гитарную музыку группы «Зе Шедоус» и Дэнни Гаттона. Многие писатели прибегают к музыке как к источнику вдохновения. Можешь рассказать о музыке и о том, какую роль она играет, когда ты пишешь, или о твоем влечении к ней в целом?

ЛИГОТТИ: Я никогда не слушал музыку, когда писал. Было дело, я писал прямо за рулем – но представить себе не могу, как пишу что-то, пока работает проигрыватель. Меня бы музыка слишком сильно отвлекала. Да, с раннего возраста я тянулся к музыке, это факт. Я попросил транзисторный радиоприемник на свой седьмой день рождения, чтобы слушать бейсбольные матчи. Еще я слушал хоккейные матчи, лежа в постели воскресными ночами, потому что в то время это была единственная спортивная трансляция. Это было угнетающе – слушать передачи о хоккее, об игре, к которой у меня не было никакого интереса. Но мне нужно было послушать что-нибудь, чтобы отвлечься от необходимости на следующий день начинать очередную неделю занятий в школе. Как и многие люди, я находил и воскресенья, и школу депрессивными. Понедельник – тоже не шибко замечательное время было. Но вот наступал вторник, и я чувствовал себя получше. Вскоре после того, как мне подарили тот транзисторный приемник, я переключился со спортивных на местные радиостанции, где крутили поп-музыку. Начало шестидесятых… я отношусь весьма ностальгически к песням того времени, особенно к таким, где меня цепляли гипнотические лейтмотивы или разного рода нестандартное звучание – «Айсиклз энд Попсиклз», «Джонни Эйнджел», «Саспишн», «Пэтчес» и другие песенки мертвого подростка, да простят мне этот каламбур. Само собой, я высоко ценил серф-рок. Затем – повальная мода на «Битлз» и других британцев. В пору средней школы я разжился гитарой и стал играть в кавер-группе. Что мы только не брались исполнять – блюз, блюз-рок, психоделику… впрочем, особое предпочтение мы отдавали все же группе «Лавин Спунфул», а моим персональным кумиром был Эрик Клэптон. Я тянул гитарные соло чудовищной длины – и, хоть меня тогда и нервировали до одури выступления на публике, я так сильно любил музыку, что мирился с этим беспокойством. Перед каждым выступлением я буквально дрожал и думал «поскорей бы все это кончилось» – однако по какой-то причине это никак не влияло на мою игру. Музыка стихла для меня, когда случился первый эмоциональный срыв – и каждый день меня сотрясали панические атаки. Я позабыл про гитару до самого колледжа, где прослушал курсы сольфеджио, вокала и всего такого прочего – в ту пору для интересующихся они еще предоставлялись бесплатно и поэтому всегда собирали аншлаг, аудитории буквально ломились. Тогда я гораздо больше занимался музыкой, чем литературой и языком, играл на электрогитаре дома и несколько лет обучал других игре на гитаре в музыкальной студии, тем самым зарабатывая на жизнь и учебу; но в какой-то момент я вновь перестал слушать музыку – тогда у меня начался первый период депрессии, затянувшийся не на один год. Немного позже, почувствовав себя лучше, я, так сказать, взялся за перо – читал и писал всякую свободную минуту, до и после работы. Да, стоит сказать, что к тому времени я уже работал в издательстве справочников. Многому научился там