(всерьез относиться к писательству – уж точно); еще я злостно злоупотреблял полномочиями, воруя книги и литературные альманахи, копируя документы внутреннего пользования, копаясь в закрытых электронных каталогах со своими целями. В то же время я прослыл одним из самых продуктивных сотрудников отдела литературной критики. К началу девяностых я опубликовал свои первые три сборника рассказов, но до чего же непростым, напряженным занятием было для меня писательство. Процесс вызывал у меня физическую тошноту, всячески бередил мое панически-тревожное расстройство. К тому времени я безнадежно пристрастился к транквилизаторам. В какой-то момент я твердо решил бросить литературу и вернуться к музыке – полагая, что это потребует меньших сил. Знать не знаю, с чего я так решил. Я скупил добрую тонну оборудования, стал постоянно слушать чужую музыку и записывать свою. Мне хотелось освоить все инструменты, идеи для новых треков приходили ко мне каждый день; за два года с помощью драм-машины я записал целый соло-альбом, миксуя акустику и электропоп. И вот – та-дам – пальцы снова зачесались, вернулся интерес к письму. Целых два хобби – это меня буквально выматывало. К концу девяностых моя профессиональная среда являла собой натуральный ад – как раз в то время и был написан мини-роман «Пока мой труд не завершен», в котором рассказчик решает убить своих коллег и в итоге делает хуже и им, и себе. Тогда же я написал все, что вошло в сборник «Театр гротеска»; в те годы в моей музыке и моих рассказах очень многое пересекалось. Я даже ввязался в совместный проект с Дэвидом Тибетом, подумать только.

Мне пришлось прекратить писать художественную литературу в конце девяностых, потому что я просто больше не мог этим заниматься. Однако именно тогда я кое-что понял – теперь между мной и смертью не было никаких литературных преград. Это привело меня в ужас. Ни одной конструктивной задумки не отделяло меня от небытия. Одной музыки мне уже не хватало, ведь сочинительство так прочно вошло в мою жизнь, стало важной частью меня. Однажды мой коллега по работе рассказал мне об идее, которая пришла ему в голову для вступительной части к эпизоду телесериала «Секретные материалы», и я надоумил его посотрудничать со мной в написании сценария для гипотетического эпизода. Так началась наша карьера сценаристов. Мы заручились поддержкой агента, и сперва шестеренки бодро крутились… а потом вдруг встали. Издательство «Харпер Коллинз», занимавшееся тогда книгами по франшизе, предложило мне написать роман по нашему с другом соавторскому сценарию. Именно в издательстве нашу работу и прочли – ведь сценаристы «Секретных материалов» не читали ничего «со стороны» из страха быть обвиненными в плагиате чьей-нибудь отвергнутой задумки. Редактор «Харпер Коллинз» был очень высокого мнения о нашем сценарии и считал, что для нас Крис Картер должен был сделать исключение – как для Стивена Кинга и Уильяма Гибсона в свое время. Так или иначе, я понимал, что не смогу написать о Малдере и Скалли толковый роман, но мы с моим другом Брэндоном Тренцем продолжаем писать сценарии – так, по крайней мере, у меня есть чем заняться до прихода старушки с косой.

Итак, обстановка на работе накалялась, мною помыкали без всякой уважительной на то причины… и вот в 2001-м году я наконец-то уволился. Я переехал в захолустный штат и стал работать писателем-фрилансером, а там и вернулся к сочинению музыки. Под конец 2001-го нагрянула вторая тягостная депрессия с меланхолическими чертами – та самая, что с профессиональной точки зрения психиатров хуже всего поддается излечению. Я, конечно, одолел и эту напасть, но заплатил высокую цену: пришлось свернуть все свои музыкальные проекты, ибо эта грань моего творчества попросту умерла для меня. Я больше не ощущал ее волшебство, ее эмоциональные чары. Выздоровление сделало меня тугим на ухо. Когда я пребывал под давлением ангедонии, самого тяжелого симптома депрессии, от которого я страдал больше всего, то обнаружил, что при всей любви к музыке я больше ее не слышу – как будто сами ноты были вымараны из моего мира.

И в итоге я перестал даже слушать чужое творчество – в этом занятии уже не было прежнего смысла, оно казалось таким… глупым. В мои уши будто залили абсолютную пустоту, и я осознавал, что когда-то на ее месте что-то было, нечто абстрактное… и теперь этого нет. Разница между грохотом дрели и гитарными риффами Брайана Мэя для меня исчезла – ее понимание у меня отнялось. Подчас казалось, что слух вернулся, но я до того боялся лишиться его снова, что силком оттаскивал себя от инструментов, твердя себе – ты погоди, еще секунда, и все будет как прежде. И, собственно, как-то так в итоге и выходило. Так же – с любой эмоцией, дающей иллюзию того, что жизнь стоит свеч.

Вообрази-ка человека, которого долго и изобретательно пытали, а потом ни с того ни с сего перестали пытать. Казалось бы – боли больше нет, какое облегчение! Однако же, последнее, что наш гипотетический страдалец хотел бы испытывать – сомнения по поводу того, возобновятся ли пытки в будущем. Да, разум устроен так, что постарается всячески затереть эту мысль, задвинуть на дальний план. Когда музыка вернется – а скорее всего, так оно и будет, – лучшее, что можно сделать, это забыть, что, как и боль, она может исчезнуть. Но у меня не выходило забыть. Музыка как явление, не имеющее необходимой сути, без необходимой субстанции – она с трудом поддается осмыслению, вот почему я не придавал ей никакого значения, если получалось. Я насильно ввергал себя в жизнь во лжи – в целом сонме обманов, который разоблачал невольно всю остальную ложь, которой я только жил.

Так десять долгих лет прошли – без музыки и без воображения. Да, обе музы вновь вернулись ко мне. И я полюбил их – снова. Но больше я в них не верил – и никогда уже не поверю так, как верил когда-то. Они уже не столь полнокровны. Ими можно занять себя до наступления смерти, но теперь они то приходят, то уходят постоянно. Странно, но страсть, которая ушла с концами, – это любовь к чтению. Да, я все еще иногда берусь за книгу. Я понимаю, что читаю, но не могу прочувствовать это действие, и получается симуляция чтения, листание страниц впустую. Так что, Джо, если ты когда-нибудь задавался вопросом, читал ли я тот сборник рассказов, вдохновленных моим творчеством, который ты редактировал и который выиграл премию Ширли Джексон как лучшая антология года