Только тут я заметила, что в такси с нами сидит еще один парень, весьма красивый и какой-то нерусский – слишком хорошо одетый, словно сошедший с экрана кино.

– А это кто, такой нарядный? – спросила я.

– Это Феликс, он из Берлина.

Я поняла, что немцы подсадили этого Феликса к нам, чтобы он за нами наблюдал.

– А какой у вас чин? – спросила я его по-немецки.

– Я – рядовой в подчинении у Лильки, – ответил он, и все засмеялись. Отчаявшись понять всю эту круговерть, я закрыла глаза и провалилась в глубокий сон.

Проснулась я в лифте – как я туда попала, было неясно, может, Юрик с Феликсом меня туда внесли и усадили на скамеечку: это был такой невероятный лифт, со скамеечкой. Не успела я оглядеться, как дверь лифта отползла, и мы оказались в большой комнате, увешанной цветами в горшках. Нас встретила хорошенькая блондинка чуть постарше Ренаты, а может, Лильки, пусть будет Лилькой, если ей так больше нравится. Мне было все равно – Лилька, так Лилька, только очень хотелось пить.

– Можно стакан воды? – тихо попросила я.

– Ксанка, дай ей воды, а потом чаю, и еще чаю, и еще чаю – она по сути три дня не пила, – распорядилась Лилька.

Меня усадили в высокое кресло и дали стакан воды, а потом чашку чая, и тут в комнату вошел важный старик, мне даже трудно определить, почему я поняла, что он, этот старик, важный.

– Успел вовремя? – спросил он, пока блондинка Ксанка его целовала.

– Профессор Цейтлин, родом из Харькова, – представился он, – а вы, как вас зовут?

– Я – Сталина Столярова, родом из Ростова.

Лицо профессора Цейтлина вдруг перестало быть важным, а стало, я бы даже сказала, нежным.

– Дочка Вальки Столяровой, что ли?

– А вы что, знали маму Валю?

– Еще как знал, нас с ней тогда срочно отправили на передовую, меня санитаром, а ее – старшей медсестрой. Ох, и классная баба она была, вечная ей память! Мы с ней вместе раненых на носилках с поля боя таскали, пока ее саму в коленку не шибануло. Ну, никого вокруг не было, а немецкие снаряды лупили со всех сторон, так я один ее на плече до операционной дотащил. Ползком полз и тащил. Она была в сознании и все убивалась, что не успела дочку Сталину предупредить и какую-то Сабину…

Тут он осекся и уставился на меня, как на экспонат в музее:

– Какую Сабину? Ту самую? А при чем тут Сабина?

Но у меня был к нему свой вопрос.

– Как вы могли служить санитаром, – я замялась, но все же выдавила из себя, – такой старый и толстый?

– Господи, девочка Сталина, сколько тебе лет?

– Недавно исполнилось тринадцать.

Я слышала, как Юрик хихикнул.

Хоть мне было наплевать, но все же я решила доказать:

– Вот, вы можете в метрике посмотреть.

Я схватилась за свою шею и ужаснулась: на ней не висел красный кисет с метрикой.

– Где моя метрика? – заорала я. – Неужели немцы ее с меня сняли, когда погнали Сабину по Змиевскому шоссе?

– Ты что была там с Сабиной?

– Ну да, только немцы не дали мне за ней пойти, потому что она показала им мою метрику, а там было написано – русская.

Профессор схватился за голову:

– Это какой-то бред. Ты говоришь, она была твоя шефиня? – обратился он к Ренате-Лильке.

Та молча кивнула:

– Она и сейчас моя шефиня, – и прикусила губу, чтобы не расплакаться.

– А почему она три дня не пила и не ела?

– Она писала что-то про Сабину, – вмешался Юрик, чтобы не дать Лильке разреветься.

– Что писала?

– Мы еще не прочли, мы только сняли на дискетку, потому что испугались: когда она кончила писать, у нее крыша поехала.

Далась ему эта крыша!

– Ладно, мне пора, – поднялась было я с кресла, но меня так шатнуло, будто подо мной и впрямь какая-то крыша поехала. – Мне надо в Ботанический сад, оттуда с большой магнолии видна Змиевская балка.

– Да, конечно, мы тебя сейчас туда отправим, я только сделаю тебе укольчик, чтобы ты не упала с этой большой магнолии, ладно?

Протирая спиртом мою руку, он давал указания Ксанке и Лильке – Ксанке до завтрашнего утра, кровь из носу, добыть фильм про расстрел евреев, если не в Змиевской балке, так в Бабьем Яру. А Лильке велел напечатать то, что на дискетке. Хотелось бы знать, что это за дискетка такая, о которой все говорят, но я не успела спросить.

Потому что я полностью отключилась, а утром очнулась на незнакомом диване в незнакомой комнате, но в моей собственной ночной рубашке, хоть никак не могла вспомнить, откуда у меня эта рубашка. Может, я сперла ее у соседей, когда шарила по квартирам с Шуркиными отмычками? Хоть я и не помнила, откуда она взялась, но знала точно, что рубашка моя. Раздался звонок в дверь – это явились Лилька и Феликс с Юриком. Открыл им профессор, потому что Ксанка еще не вернулась. Черт ее знает, где она таскается по ночам, но это не мое дело.

Лилька отправилась на кухню готовить кофе и разогревать бублики с маслом, а Юрик с Феликсом стали натягивать на раму большой экран, совсем как в кино.

Через пару минут примчалась запыхавшаяся Ксанка с какой-то коробкой:

– Вот все, что удалось достать на нашей студии!

Профессор глянул на надпись и промямлил, что бывают фильмы и получше, но и этот сойдет.

– А когда же мы поедем в Ботанический сад? – спросила я.

– Сейчас и поедем, но не в сад, а прямо в Змиевскую балку, – сказал профессор и сунул коробку в укрепленный на столе прибор. Ксанка задернула шторы, Лилька внесла поднос с кофейными чашками и горячими бубликами, профессор крутнул какую-то ручку, и прибор зажужжал.

Пока по экрану ползли какие-то невнятные разводы, я заметила на столе под локтем профессора пухлую пачку бумаг. Разводы наконец превратились в длинную пыльную дорогу, при виде которой у меня в голове лопнула какая-то жилка, и я с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть: «Я там была!» Сначала дорога выглядела пустой, потом на обочине ее появились немецкие солдаты с автоматами, а потом по дороге поползла бесконечная серая змея.

Я сразу догадалась, что это идет та самая толпа, вслед за которой я бежала все утро. Но голова змеи очень быстро исчезала за поворотом железнодорожной линии, и оставался только хвост, равномерно ползущий