маслом и вареньем. Девушка молча съела все, что только было перед ней поставлено, и запила это четырьмя чашками кофе, в который добавила почти такое же количество сладких сливок. Пан Богуш пил только чай из пышущего самовара; кофе и сладкое он уже давно не употреблял, потому что после них даже на следующий день не прекращалось жжение в пищеводе. Он пил чай и смотрел. Это она? Не она? Столько времени прошло, и все изменилось в мире, все, и больше всего он сам. Даже в Мальве сохранилось так мало от Мальвы. Как будто ее кто-то заколдовал. Но как заколдовать заколдованную девушку? Или это была вовсе не Мальва, хотя очень на нее похожа?

– Кто ты? – спрашивает пан Богуш больше себя, чем ее.

– А кем ты хочешь, чтобы я была? – отвечает Мальва, и голос у нее очень низкий, совсем не как у молодой девушки.

– Я не хочу, чтобы ты была тем, кем я хочу. Просто скажи мне, ты Мальва или просто похожа на нее?

– Я могу быть Мальвой. Он тоже меня так называл. Я должна была стать хозяйкой поместья, так он мне обещал, а он сделал меня простой девкой в своей лачуге.

– Ты мне не ответила. А хозяйкой ты будешь. У тебя будет и поместье, и наряды, и лошади, и прислуга. Завтра я велю тебе привезти самые красивые наряды из Тарнува или Кракова. Хочешь – из Вены. Я приказал подготовить для тебя комнату рядом с моей спальней. Ты можешь пойти туда, когда захочешь. Я приду к тебе вечером.

Мальва стряхнула с себя маску безразличия, на ее лице появилось выражение детской жадности. Она съела еще немного печенья и ушла, не сказав ни слова.

Начавшийся дождь забарабанил о крышу веранды. Викторин потягивал чай и смотрел на капли, рассекающие наискось воздух и бьющие в осенний сад. Чай имел терпкий вкус и вязал язык; только спустя некоторое время Викторин заметил, что он пьет одну заварку. Он вздрогнул, сплюнул и побрел по усадьбе. Из окон кабинета он еще раз окинул взглядом двор. Закованный в колодки Якуб мок под дождем, свесив голову, как старый конь.

Днем Шелю выставляли напоказ, другим хамам в назидание. На ночь его затаскивали в карцер, то есть в небольшую землянку без окон, там же ему давали миску с едой, раз в день, как собаке. Однако жена Якуба приходила день за днем с хлебом, пивом и одеялом, которым она накрывала Шелю, когда шел дождь, то есть почти всегда. Управляющий Мыхайло как-то высек ее ореховой розгой, которую держал для баб и детей, но Викторин запретил ему бить и прогонять женщину. Теперь она сидела рядом со своим мужем. И так продолжалось до темноты.

Иногда при арестанте находился и пан Станислав Богуш.

В первый же день Шелиного карцера ясновельможный пан Станислав велели отвезти их к колодкам. Викторин сам вез коляску, постоянно интересуясь, чего еще желает Нестор рода Богушей. С некоторых пор пан Станислав все чаще погружались в ступор и уходили в странные миры в собственной голове. Тогда они что-то бормотали бессвязно, а взгляд их становился плоским, тусклым, лишенным той искры, что отличает глаза людей от глаз животных. Пальцы левой руки мяли четки – те, что надеваются на палец, без начала и конца. Пан Станислав так молились – непрерывно, снова и снова.

В то утро Викторин подвез пана Станислава к колодкам Шели. Лицо Якуба так и оставалось опухшим после обжинок, а под глазом чернел большой синяк.

– Сын мой возлюбленный. – Старик благословил Якуба левой рукой, потому что правая у него полностью отнялась из-за паралича. Говорил он с трудом, медленно пережевывая каждое слово, но разборчиво и иногда даже со смыслом.

Якуб сплюнул Станиславу под ноги.

– Если я такой возлюбленный, то прикажи этому ублюдку освободить меня, – прохрипел он. – И пусть он выметается на хрен немедленно отсюда. Это не его усадьба.

– Мой возлюбленный сын, на чердаке ты запер меня, чтобы я плющом зарос. Но я прощаю тебя, да, да, прощаю. – Слезы потекли по лицу старика.

– Да вы охерели совсем с этим своим прощением?! Один другого стоит! Прочь, с глаз моих долой! Вон, сука, вон, вон!!!

– Пойдемте, он так и будет плеваться и лаяться, – тихо сказал Викторин Станиславу, но тот лишь посмотрел непонимающим взглядом.

– Сын мой возлюбленный, – проскрипел старик, снова посмотрев на Якуба. – На чердаке ты запер меня, чтобы я плющом зарос.…

Викторин повез коляску обратно в усадьбу под летящие в спину проклятия Шели.

– Чтобы я плющом зарос! – Станислав стукнул действующей рукой по перилам.

– Но не заросли, – голос Викторина был спокойным, теплым, как мед.

– Да, не зарос. – Пан Станислав немного успокоился и вновь взялся за четки.

Год порыжел октябрем. Мальва не одарила Якуба ни единым взглядом. В новых платьях она прогуливалась по двору прямо перед его носом. Она делала вид, будто не видит, как Шеля не спускает с нее глаз. Она, верно, хотела, чтобы Якуб позвал ее, стал добиваться ее внимания; тогда она могла бы пройти равнодушно мимо, и ее молчание было бы как пощечина. Тогда она встала бы на крыльце рядом с паном Викторином, одетым в безупречно белый сюртук, она ласкала бы губами щеку пана Богуша, или нет, лучше мочку его уха, и этот поцелуй стал бы ее криком Шеле: «Смотри, это он сделал меня хозяйкой! Он сделал то, что ты только обещал! Потому что вместо хозяйки ты сделал из меня только шлюху!»

Но Шеля не произнес ни звука. Он только смотрел.

Пан Викторин Богуш иногда задавался вопросом, настоящая ли это Мальва. Ибо шли дни, а двор не зацветал. Напрасно он искал следы той буйной растительности, что много лет назад окутала все поместье. Викторин помнил то цветочное безумие, но вспоминал его, скорее, как сон. И неудивительно, ведь тогда он даже не был Викторином; он был кем-то чужим – тем, кого даже не хочется вспоминать. Но с этой новой Мальвой на ковре не распускались маки, а под потолком не слышалась поздняя песня дрозда. Даже комнатные папоротники и пеларгонии выглядели так же бледно и грустно, как и всегда.

Чтобы хоть как-то помочь волшебству, Викторин, пока еще было тепло, собрал в саду гусениц парусников, посадил их в банки с побегами терновника и отнес на чердак, чтобы они спокойно окукливались, потому что на чердаке было в меру прохладно и в меру тепло. Мудрые книги утверждали, будто бабочки-парусники не встречаются в