Бескидах, но авторами этих книг были в основном французы и немцы – что они могли знать о Бескидах? Викторин часто заглядывал в банки и рассматривал коричневые, набухающие тельца куколок. Они ничуть не были похожи на живых существ. Они скорее напоминали сухие листья, свернутые в трубочки и привязанные тонкой шелковой нитью к веткам внутри банок. Ни один орган чувств не подсказывал Богушу, что в этих сухих оболочках кипит жизнь, что происходит некая странная трансмутация, или даже транссубстанциация. В превращении мерзкой гусеницы в многоцветную бабочку есть нечто священное, и, наблюдая это чудо, можно легко поверить в небеса обетованные и прочие сверхъестественные вещи.

В грязные и мрачные ноябрьские дни Викторин выносил куколок вниз, по одной или целыми банками, и оставлял на каминной полке. Спустя некоторое время куколки набухали, под твердым покровом начиналась пульсация; потом оболочка трескалась, и из нее выходила новая жизнь, влажная, трепещущая и многоцветная. Бабочки расправляли крылья, похожие на смятые фантики, медленно и неуверенно, словно не веря до конца, что крылья принадлежат им, что не нужно ни у кого спрашивать разрешения летать. И едва поняв это, бабочки, одна за другой, устремлялись в полет, без сожаления оставляя шелуху прежней жизни. И увидел Викторин, что это хорошо.

Вскоре усадьбу наполнили бабочки-парусники с жесткими, будто картонными, крыльями, желтыми, в обрамлении чудесных синих и красных пятнышек. Богуш повсюду расставлял блюдечки с капельками разведенного в воде меда. Прислуга вскоре привыкла к этой новой причуде хозяина: молодежь посмеивалась, а старики, помня былую суровость и жестокость Богуша, восприняли эту блажь с облегчением и радостью. Пусть уж лучше их благородие разводят бабочек, чем бьют челядь и насилуют девок.

Мальва иногда сажала бабочек на палец и равнодушно их рассматривала. Да, они были красивыми и даже казались занятными, но ненадолго. Ей гораздо более был интересен статус хозяйки поместья, все эти лошади и наряды, румяны и помады, которыми она прежде не пользовалась, так как красота ее юности была ярче всех французских пудр. Пан Викторин разочаровался и перестал кормить бабочек. Вскоре паркет в усадьбе покрылся желтыми мертвыми тельцами. Прислуга собрала их и выбросила на помойку.

Однако по ночам Богуш продолжал приходить к Мальве и делал с ней всякие дела, но спальня так и не заросла луговыми цветами. Так Викторин понял, что это не настоящая Мальва. А потом начал думать, что и сам он уже не настоящий. Он изменился и постарел, а некоторые вещи в мире возможны только в молодости. Ночами, правда, ему по-прежнему было хорошо, и этого вроде было достаточно.

Так бы Викторин и продолжал думать, если бы не восстание.

В начале ноября в Седлиски съехались представители шляхты, в частности, пан Доминик Рей и пан Генрик Богуш, брат Викторина, уволенный с прокурорской должности в Кракове за деятельность, направленную против монархии и Кайзера. Известно, что пан Генрик играл в конспирацию, создавал тайные клубы и общества по образцу шотландских лож: Клуб Великой Польши, Союз Польского Народа, куда допускалась, разумеется, лишь благородная шляхта. Эти господа собирались по ночам на краковских чердаках и в грязных флигелях, чтобы при свете свечей читать Мицкевича и мечтать о Великой Польше, Польше от моря до моря.

Проверенные дворяне оказались, однако, недостаточно проверенными, и кто-то успел донести. Пана Генрика арестовали и собирались вывезти в Брно, в крепость Шпильберк. К счастью, стража оказалась подкупленной, и не успел конвой, сопровождавший младшего из братьев Богушей, доехать до Ланцкороны, товарищи по конспирации освободили его, инсценировав нападение разбойников, чтобы конвоир мог убедительно объясниться перед начальством. Как выразился пан Генрик, вот смеху-то было! Обо всех своих перипетиях он рассказывал с красноречием и юмором, разгоряченный ореховой настойкой, а пан Рей вновь и вновь взрывался хохотом и хлопал себя по бедрам.

Один пан Викторин смотрел косо.

– Смейся, смейся, сопляк. Не для того тебя пан отец в школы всякие посылали, не для того мы тебя кормим и содержим, чтобы ты в конфедерации играл.

– Викторин, дорогой мой, твой брат давно уже сам себя содержит и свои авантюры сам оплачивает, – заметил Доминик.

– И своих любовниц, – буркнул Викторин. Генрик от души рассмеялся.

– А можно прожить на государственное жалование?

– Не смейтесь, господа, когда речь идет о Польше, – произнес один из чужих панов, молодой, со светлыми усиками и вдохновенным взглядом пророка. Говорил он негромко, но стоило ему произнести слово, как все замолкали, даже старая, полная гонора шляхта. Звали его Дембовский[49], и родом он был из Кракова.

– Польша возродится, когда король вернется, – раздался неожиданно голос пана Станислава. – Возвращение короля и уважение к Конституции. Иначе Польше не быть.

– Крестьян надо раскрепостить, – заметил пан Богуш.

– А на хрена? – удивился пан Рей.

– Викторин прав, – вставил Францишек Ксаверий Прек. – Почему в Царстве Польском провалилось ноябрьское восстание? Потому что это было выступление шляхты. А тут надо, чтобы польское дело поддержал народ. Крестьянам нужно объяснить, что это и их борьба.

– Ха, и что? Поверят?

– Им нужно что-то дать. Отмена… хотя нет, скорее, ограничение крепостного права.

– Викторин пробовал. И совсем недавно, на празднике урожая. Пообещал отменить все долги по барщине в обмен на работу при постройке курорта. И что? И ни хрена. Все кончилось мордобоем. Потому что хам только один язык понимает: палка, батога, а иногда и виселица. Хам по-человечески не поймет, он же скотина, а не человек.

– Нам придется пообещать, иначе это сделает за нас Кайзер. А время идет. Нынче вся Европа бурлит. Весной Галилея вспыхнет. – Глаза Дембовского загорелись.

– Возвращение короля и Конституция!

– Весной, – показал пальцами Прек.

– Как можно скорее. Хотя бы в феврале. Пламя борбы зажжено будет в Кракове, но от него разлетятся искры по всем землям австрийского захватчика.

– Тогда в феврале. – Прек поднял вверх стакан. – Польша грядет, она уже на пороге.

И тут действительно дверь распахнулась настежь, но вошла не Польша, а Мальва. Она остановилась в проеме, окинула вельможных панов равнодушным взглядом и надула губки.

– Ты придешь ко мне? – спросила она Викторина. – А то я все жду и жду. Я согрела твою кровать.

– Посмотрите на него, а меня еще любовницами попрекает, – воскликнул пан Генрик, а пан Доминик взревел от смеха, аж лицо покраснело и лоб вспотел.

Известно, что у помещиков были содержанки, это личное дело пана, пану же тоже надо… Но они знали свое место и не навязывали себя обществу. А здесь, пожалуйста, врывается такая в комнаты, как у себя дома. Смеялись вскоре все, кроме Дембовского, который устремил взор