— Посмотри, милая леди, на этих животных, — снова зло скривилась под вуалью Митриэль, — посмотри, как они таращатся на картины.

Дочери лорда Новэ было абсолютно безразлично, что вырванные из естественной среды обитания дикари, видя портреты эльфийских королев и принцесс, особенно тех, что были изображены полуобнажёнными, начинали нервно гыгыкать, пускать слюни и теребить себя между ног. Занятая личными переживаниями дева не замечала, как ответственные за воспитание смертных Нолдор одергивали своих подопечных, и те, делая испуганные глаза, извиняющимся тоном повторяли: «Нолофинвэ».

Линдиэль бы не почувствовала даже шторм и потоп, но когда в зале появился сам Астальдо, сердце девы вдруг ушло в пятки, словно любимый прямо с порога набросится на нежеланную гостью с обвинениями, оскорбит, унизит, изобьёт…

Мысли рванули в каком-то совершенно безумном направлении, Линдиэль уставилась на Финдекано, а когда тот почувствовал взгляд и обернулся, громко всхлипнула и, сдерживая из последних сил слёзы, выбежала из зала.

***

Далеко уйти не получилось: мороз на площади быстро отрезвил, и дочь лорда Новэ вернулась в тёплый коридор дворца.

— Что случилось, Песня? — появилась перед всё-таки заплакавшей девой Зеленоглазка, покинувшая зал следом за ней.

— Я просто глупая девчонка, вот что случилось, — всхлипнула Линдиэль, обнимая себя за плечи. — Что там происходит сейчас?

— Пойдём. — Колдунья повела леди в сторону зала, однако внутрь эльфийки не зашли: обойдя кругом заполненное торжественными голосами помещение, оказались на закрытой на зиму террасе, с которой можно было наблюдать за происходящим на торжестве через покрытое изящными узорами окно.

Звуков слышно не было, и даже менестрель, что-то самозабвенно тренькавший на золотой арфе, оставался немым. В какой-то момент танцевавшие вдали от столов эльфы расступились, и в центре всеобщего внимания оказался принц Финдекано, одетый весьма скромно, без родовой символики, в фиолетовом плаще с одной лишь застёжкой-звездой. Волосы были убраны назад, заплетены в украшенные тонкими золотыми лентами косы, на поясе висел меч, ножны от которого Линдиэль помнила отчётливо, словно только вчера держала в руках.

— Видишь, — заговорщическим тоном произнесла Зеленоглазка, — как смертные смотрят на эльфов? Понимаешь, что они боятся нас, а не любят?

Дочери лорда Новэ было это совершенно не интересно. Она завороженно наблюдала, как рядом с её любимым Астальдо появился химрингский лорд — отец ненавистной соперницы!

«Маэдрос Высокий», — вспомнила нечасто произносимое прозвище Феаноринга Линдиэль, видя, насколько тот выше кузена ростом.

— Ты знаешь, что смертные женщины считают беременность болезнью? — продолжала говорить о своём Зеленоглазка. — Меня уже не раз просили от этого вылечить!

Дочь лорда Новэ равнодушно пожала плечами. Какая разница, что делают эти существа? Ведь там, за окном, Маэдрос, странно улыбаясь, вручил герою Астальдо стальной с золотом шлем искуснейшей работы! Жалко отдавать — это видно!

— Митриэль сказала: ты хочешь помочь знахарям, — не замолкала колдунья, — можем приступить к работе. Во время праздника кто-нибудь из смертных обязательно подавится от жадности, когда допустят к столу, ещё с дюжину съедят слишком много и будут умирать от обжорства. Около полусотни с утра не смогут встать с постели из-за похмелья, а кто-нибудь обязательно пострадает в пьяной драке.

Линдиэль вдруг словно очнулась. Да! Она приехала помогать Фирьяр. Оставаться на пиру всё равно нет сил, а любимый Астальдо, похоже, готов обнимать всех, кроме Линдиэль, так что нет смысла сидеть и страдать, наблюдая, как отец соперницы свысока беседует с тем, перед кем должен на коленях ползать!

— Покажи, где вы лечите больных, — вздохнула леди. — Не хочу здесь больше оставаться.

Зеленоглазка кивнула. Бросив последний взгляд на внимательно и радостно рассматривавшего шлем с золотым драконом принца Финдекано, колдунья повлекла за собой Линдиэль в сторону отдельно стоявшей небольшой постройки — госпиталя, который спешно расширяли из-за внезапно выросшего количества пациентов.

***

Встав из-за стола и кивнув Хеправиону, что пришло время для торжественного момента, Маэдрос направился сквозь расступавшуюся на его пути толпу в центр зала, сверкая звёздами на алом одеянии. Взгляд бесцветных глаз застыл, будто неживой, и люди, пугаясь привлечь внимание огромного страшного эльфа, затихали, опуская головы, отворачиваясь от картин и кладя руки на стол, как того зачем-то требовали наставники.

— Принц Финдекано, — лицо обратившегося к родичу лорда чуть смягчилось, — заслуженно именуемый Бесстрашным! Ты сам знаешь, насколько велики и неоценимы твои заслуги перед народами Арды и лично передо мной. Ты всегда делал и продолжаешь делать то, что не по силам другим. Каждый может испугаться опасности, боли и смерти и отступить. Но только не ты. И поэтому, следуя за тобой, Астальдо, воины обретают бесстрашие, сравнимое с твоим. Ты вселяешь даже в отчаявшиеся сердца уверенность, что до победы остался лишь один шаг, один последний бой, и именно сейчас нужно выступить вперёд и смести врага, как кристально чистая волна смывает с берега оставленную рабами Моргота грязь. И если кто-то и достоин одержать окончательную победу над всеобщим врагом, то это ты, Финдекано. Ты и твои бесстрашные воины.

Вышедший к брату сын верховного нолдорана улыбался, опустив взгляд. Очень хотелось задать только один вопрос: к чему это всё? Нельо надиктовывает королевским менестрелям, что следует петь?

— Наугрим Белегоста, — выражение лица Маэдроса, наверное, должно было стать приветливым, однако теперь выглядело ещё более отталкивающим, чем до упоминания гномов, — преподнесли мне драгоценный дар. — Феанарион задержал дыхание. — За то, что я спас их короля от орков.

Маэдрос взял из рук оруженосца скрытый под тканью до этого момента шлем и продемонстрировал собравшимся.

— Эзбад Азагхал сказал, что мои подвиги достойны столь ценной награды. Но сделанное мной не идёт ни в какое сравнение с подвигами моего народа, моих воинов и твоими лично, Финдекано. Гребень шлема изображает дракона, который бежал в страхе перед тобой и следовавшими за тобой бойцами, Астальдо. Этот дар должен принадлежать тебе, не мне.

Держа шлем железной рукой, Маэдрос протянул его кузену.

— Ты спас меня, — продолжил он речь, — а я так тебя и не отблагодарил. Пришло время исправить эту непростительную оплошность, забыть всё, что мешало мне сказать тебе: «Спасибо, брат». Если бы не некоторые обстоятельства, я сделал бы для тебя не только шлем, но и полный доспех в собственной мастерской, своими руками.

Финдекано напрягся, не понимая, есть ли в словах кузена подвох, специально ли Феанарион пытался задеть того, кого сначала столь усердно славил, а после напомнил однажды брошенные со злостью слова:

«Жалеешь, что