а благодаря связям, родству, умению понравиться начальству. Увы, подозрения не всегда беспочвенные, такого рода примеры всегда можно подыскать – и они укрепляли «неталантов» в убеждении своей правоты.

Если в США талант всегда мог рассчитывать на 3 999 000 крепких специалистов, от которых он мог получить помощь в своей работе: подержать инструмент, собрать и обработать информацию, провести рутинные расчеты или серию однообразных экспериментов, – то в СССР талант все должен был делать сам. 3 950 000 неталантов считали ниже своего достоинства помогать своим «более удачливым» коллегам. У них были собственные идеи и проекты, которые, как они надеялись, рано или поздно докажут их состоятельность как талантов.

Так что эффективность работы таланта в разных системах отличалась разительно. Чтобы обеспечить талантам возможность поддержки их усилий, в СССР пошли по пути наделения их административными полномочиями. Под них создавались институты, в которых они становились директорами. В реальности же такие решения через некоторое время приводили к обратному эффекту. Не буду сейчас углубляться в эту тему. Каждый может путем несложных логических операций воссоздать тот широкий спектр негативных следствий, который сопровождал такую стратегию.

Если бы негативные последствия, порождаемые советской моделью НТП, ограничивались только научно-технической сферой, это было бы еще полбеды. Но они затрагивали общественно-политическую сферу в целом.

Еще раз повторю: система постоянно и во все более широких масштабах порождала неудачников, людей, которые с точки зрения существовавших в обществе критериев не состоялись. Причем речь идет не о людях, подводящих итог своей жизни и размышляющих об упущенных возможностях, копаясь на даче. Речь идет о людях, находящихся в расцвете сил, которые в какой-то момент понимали, что они уже ничего изменить в своей судьбе не могут. Речь, напомню, идет о миллионах людей, и их число постоянно росло.

Естественно, что смириться с таким положением дел большинство из них не хотело и не могло. Им надо было кого-то обвинить, и они обвиняли в этом общественное устройство. На активный протест решались немногие, но общий уровень недовольства нарастал. И просто в меру роста численности этой группы, ощущавшей себя отдельной социальной стратой. И в меру усиления административных элементов в организации той сферы деятельности, в которой они были заняты. При этом недовольство усилением администрирования в научно-технической сфере легко перекидывалось на административную, или, как, начиная с некоторого момента, стало принято говорить, административно-командную систему в целом.

При этом существовал и был доступен для наблюдения, пусть и отрывочного, образец для сравнения. Я об этом уже говорил в одной из предыдущих лекций. Только тогда речь шла лишь об уровне доходов, сейчас, я надеюсь, вы поняли, что речь шла о чем-то гораздо большем и более фундаментальном.

Опять-таки, на Запад смотрели сквозь призму того, как была устроена научно-техническая сфера в СССР. И оценивали ее исходя из советских критериев. Если исходить из этих критериев, то, конечно, любой случайно выбранный специалист в СССР был «умнее» любого своего американского коллеги. В то же время, если любой американский специалист ощущал себя состоявшимся в жизни человеком, советский специалист находился под гнетом комплекса неполноценности. Он чувствовал себя неудачником. Многим казалось, что дело тут только в уровне оплаты труда – и этот «денежный» фетишизм проявился в конце 80-х годов очень наглядно. Да и до сих пор, насколько я могу судить, он продолжает отравлять сознание интеллектуального класса, хотя и в других формах.

Не буду сейчас обсуждать вопрос об истоках и причинах такого явления, как перестройка. Но как только политический и идеологический контроль в советском обществе немного ослаб, миллионы людей с энтузиазмом бросились в приоткрывшуюся щель, посчитав, что получили шанс изменить свою судьбу. Это было меньшинство, но это было говорящее меньшинство – те, кто умел сформулировать и выразить хоть каким-то образом свои ощущения и мысли. Эти люди не просто расширили изначальную щель – они снесли и дверь, и стены, и все здание.

Ну и как всегда положено в таких случаях, когда ты проявляешь деятельную активность, не подкрепленную адекватной мыслительной активностью, эти люди стали едва ли не главными жертвами своих собственных действий. И это продолжается по сей день [114].

Так что, как мы видим, советская модель НТП при всей своей привлекательности и обаянии, которые она сохраняет до сих пор, сопровождалась менее заметными, но при этом гигантскими издержками как в самой научно-технической сфере, так и в общественной жизни (причем часть этих издержек до сих пор рассматривается в качестве составной части позитивного мифа). Да, у советской модели были достижения, которыми можно гордиться и плодами которых в некоторых сферах мы пользуемся до сих пор. Но разрушительный потенциал воспроизводства этой модели в конце концов перевесил.

Что мы хотим получить от реформы российской системы образования.

На самом деле обо всем этом можно было бы говорить гораздо больше и подробнее. Но пора уже подводить итоги.

Тут есть два аспекта. Начнем с того, который имеет актуальное практическое значение. Что делать с нашей системой образования?

У меня нет рецептов, и я не собираюсь спешить их предлагать. Мой взгляд на проблему односторонний, с позиций экономиста. Тем не менее мне кажется, что тем людям, которые занимаются вопросами образования, – и администраторам, и практикующим работникам этой сферы – следовало бы учитывать в своей деятельности то обстоятельство, что существует и такой способ описания проблем, который предлагаю я.

Чиновники от образования при поддержке некоторых экспертов сегодня активно преобразуют нашу систему образования по западному образцу. Но у меня возникает вопрос: понимают ли реформаторы, что именно они делают. Видят ли они, что переходят от одной фундаментальной модели к другой? Или они считают, что модель одна и та же, просто формально по-разному организованная?

А реализовывать эту новую модель на практике должны люди, сами получившие образование в СССР или по советской модели. Они чувствуют, что реформы разрушают старую модель, но не понимают, какую надо строить. Отсюда и мощное сопротивление. Советская модель была целостной – на уровне интуиции все понимали, в чем заключается задача образования (выявлять и воспитывать таланты), как ее достигать и как оценивать результаты. Были проблемы с несоответствием формальных и реальных оценок, но это было привычно, и большинство умело приспосабливаться.

Что же касается новой модели, то она четко не сформулирована. Конечно, часто говорят про «компетенции», но ведь надо еще пояснить, что это значит. Многие ведь думают, что этим словом обозначается то, что