это фотографировать все вокруг. И я тут. Типа я тут ископаемое какое-то. (Смеется.) Я не знаю, как это все… выразить. Но я не люблю туристов. Вот… вот именно вот этих, которые начинают вот это вот все вокруг. Как вы здесь живете? Как вы здесь живете?! Ну, то есть это вообще. Я их и не люблю, я их ненавижу. Я им пишу везде… Вот когда они начинают вот это вот выставлять все. Поселок это. „И там же ведь еще люди живут“. Мы живем. Мы живые! Мы живые, мы не выживаем, мы живем здесь.

Инф. 2: Благоухаем.

Инф. 1: У меня здесь дом. У меня вот здесь вот собака. У меня, не знаю, ну у меня все здесь. По крайней мере еще раньше у меня все здесь было, вся моя жизнь».

«Инф. 1 (сотрудница МУП «Амдермасервис», 1962 г. р.): Мне, например, нормально! Мне комфортно, меня ничего не тяготит абсолютно. Я живу здесь с удовольствием, мне все нравится. Меня природа устраивает, меня климат устраивает. <…>

Соб.: Да, мы пока „заложников“ не встретили, мы не встретили еще ни одного человека, который бы сказал, что вот „Мы… я хочу уехать!“ <…>

Инф. 1: Ну, ну, естественно, все Вам будем рассказывать, как… как у нас хорошо! Мы ж кулики своего болота!

Инф. 2 (сотрудница МУП «Амдермасервис», ок. 1983 г. р.; недавно переехала в Амдерму): Мы не скажем Вам плохо, даже если есть какие-то отрицательные моменты. Вот так, вот, в силу… в силу того, что мы тут живем, например, я вообще не понимаю, как я могу высказывать плохое про населенный пункт. Да… я вижу минусы, у меня есть на некоторые вещи свой взгляд, да. Но я не буду говорить плохое, потому что я не могу жить в плохом населенном пункте. Вы понимаете, о чем я?»

Первый из приведенных фрагментов беседы инициирован жительницей Амдермы, которой важно узнать, разделяют ли прилетевшие два дня назад исследователи конвенциональный негативный взгляд на поселок. После получения отрицательного ответа она выбирает ностальгическую модальность повествования: в прошлом Амдерма была многолюдной и ухоженной, настоящее же состояние инфраструктуры ужасает. Показательно, что не только этой жительнице, но и другим участникам застольной беседы были свойственны резко негативные характеристики, а также яркие образы, метафоры и сравнения, описывающие состояние современной Амдермы: ср. «Здесь вот можно снимать Чечню, ну немножко только подремонтировать если» или «Мы вдвоем летели. И это… психолог, девушка, летит. <…> Она смотрит на Амдерму такими глазами. Я говорю: „Сталкера“ смотрели? Она говорит: да. Я говорю: здесь снимался» (пограничник, ок. 1987 г. р.). И тем не менее, когда речь заходит о практике медийных репрезентаций Амдермы как пространства отсутствия и разрухи, говорящие легко переключаются на «контрнарратив», в основе которого лежит острое эмоциональное переживание внешнего осуждающего взгляда, неприятие туристов и фотографов, их формулировок и интерпретаций. Показательно, что формулировки, выражающие собственное мнение и приписываемые злонамеренным чужакам, нередко дословно совпадают: ср. «Думаешь: е-е-е! Где мы живем» – о собственном взгляде на окружающие руины; и «Как вы здесь живете?! Ну, то есть это вообще» – об оскорбительных вопросах гостей.

Жители пустеющих поселений, каждый день обсуждающие разруху, депопуляцию или отсутствие экономических возможностей, тем не менее упорствуют в неприятии образов пустоты/разрушения/деградации, навязываемых им в качестве диагноза извне (Dzenovska, 2020: 20). Утверждение, что амдерминцы «не живут, а выживают», воспринимается жителями как угроза образу себя, переживанию собственной агентности и идентичности, в конце концов – как угроза собственной субъектности, «глубинному ощущению себя» («the deepest sense of self»), которое «колонизируется» внешним агрессивным взглядом (Greenberg, 2011: 92), переозначивающим и обесценивающим весь предыдущий жизненный опыт, всю конфигурацию интимных связей с Амдермой. «Контрнарратив» предлагает нормализацию: в настоящем у амдерминцев есть все для «нормальной» жизни – жизни «живого» человека, а не «ископаемого» или «изгоя».

Интересно, что риторическая работа «контрнарратива» может быть вполне отрефлексированной: так, наши собеседники в конторе «Амдермасервис» после утверждений о полной удовлетворенности жизнью в поселке обращают внимание на то, что они сами, безусловно, видят «какие-то отрицательные моменты», но в присутствии чужих не будут их обсуждать. Интимность связей с местом и сообществом, привычная угроза в виде внешнего негативного взгляда в данной ситуации делают «контрнарратив» предпочтительным по сравнению с ламентациями о настоящем. Фраза «я не буду говорить плохое, потому что я не могу жить в плохом населенном пункте» указывает на сильную аффективную связь с социальным и материальным телом поселка, уже усвоенную недавно переехавшей амдерминкой – связь «обоюдоострую», которая не только производит лояльность говорящего, но и делает проблематичным его восприятие себя в ситуации, когда поселок оценивается однозначно негативно197.

АФФЕКТИВНАЯ СВЯЗЬ С ГОСУДАРСТВОМ ЧЕРЕЗ НОСТАЛЬГИЧЕСКИЙ НАРРАТИВ

Воспроизводство ностальгических нарративов нередко происходит в эмоционально окрашенных коммуникативных ситуациях. В таких текстах рассказчики используют аффективные маркеры, вроде экспрессивной лексики, метафорики, ярких сравнений, столкновения риторических стратегий или нарративных логик. Наиболее очевидна взаимообусловленность аффективной и нарративной работы, которую осуществляет рассказчик, в ситуации разглядывания и обсуждения пресловутых амдерминских руин. В один из последних дней полевой работы в поселке, когда для постоянных собеседников мы стали более или менее привычны, сотрудница «Амдермасервис» Лилия (1962 г. р.) пригласила нас на прогулку на окраину поселка, по направлению к недавно установленным ветрогенераторам. Мы проходили вдоль разрушенных построек военного городка, АНГРЭ, мерзлотной лаборатории – и открывающиеся виды непрерывно побуждали Лилию к воспроизводству ностальгии: она вспоминала жизнь в изобильной Амдерме, автономный «от поселка» район «Полярки», живший как отдельный город со своим клубом, концертами, костюмированными балами; она вслух признавала, как тяжело ей каждый день смотреть на разруху вокруг. Наконец она вспомнила основное катастрофическое событие постсоветской истории поселка – «уход военных». Покидая Амдерму, военнослужащие часть личных вещей увозили с собой, а часть оставляли: «Все увезли, а нас оставили здесь. Цирк уехал, а клоуны остались», – резюмировала Лилия. Эта фраза показательна своей эмоциональной насыщенностью в связи с производством идеи покинутости, брошенности местного населения при специфическом агенте действия – военных, которые, строго говоря, поселком никогда не владели. «Бросить» Амдерму, впрочем, могли не только они, но и Торгмортранс, и безличные «власти»; сами же военные не только «уходили» – их «уводили», «вывозили», и все это принципиально негативным образом отражалось на поселке.

В рассмотренных ностальгических нарративах тенью и фигурой умолчания нередко мелькает вечно ускользающий, предельный агент созидательных и разрушительных действий, чьим воплощением окказионально могут становиться и военные, и «система» Севморпути, и администрация из Нарьян-Мара. Далее я рассмотрю, каким образом амдерминцы, избегая определения тех структур, от