Шрифт:
Закладка:
Он совершенно не замечает, что я вхожу.
– Я не стану это пить, – говорит он, тыча в запотевшую бутылку водки на столе.
– В таком случае, что вы выпьете, господин Кальт? – громко спрашивает Чокнутый.
– Я не стану это пить, – повторяет Кальт, голос скрежещущий и низкий, напоминает звук, издаваемый самцом лягушки. Закуривает тонкую сигарету. Берет руку парня, того, который кажется мне знакомым, который постукивает ногой в пол. Осматривает его ладонь, словно гадает по линии жизни. Не находит там ничего интересного. Потом пытается поймать руку моего брата. Тот вырывается, прижимает руку к телу.
– Гжесь, – говорит Чокнутый, тыча в него пальцем. – Гжесь, сука, будь вежливым.
– Чего он хочет? – спрашивает мой брат.
– Что тут происходит? – спрашиваю я.
– Это его брат, – говорит серебристому Чокнутый, указывая на меня пальцем.
Только теперь я понимаю, что все окна в комнате замурованы. Что этого не видно снаружи, потому что все прикрывает рекламирующий скидки в гипермаркете билборд.
– Знаю, – говорит Кальт, а Чокнутый тянет руку Гжеся к себе, сильно нажимает на его предплечье, и ладонь Гжеся, словно на предплечье есть какая-то кнопка, раскрывается.
– Держи так, – говорит Кальт и начинает стряхивать пепел в открытую ладонь моего брата.
– Ну не знаю, я холодную водочку пью, – говорит Туди, потягиваясь. – Ну не знаю, вы все какие-то заковырки пьете.
Чокнутый заходит со спины к парню с трясущейся ногой. Слегка бьет его по затылку, парень подпрыгивает.
– Иди возьми в баре вискарь, – говорит.
– Какой? – спрашивает парень.
– Какой есть, – отвечает Чокнутый.
Парень с трясущейся ногой выскакивает из комнаты. Лампочка моргает, в коротких судорогах приходят мгновения темноты. Мой брат глядит на меня, на его ладони все больше пепла.
– Он же дал деньги, – говорит Чокнутый.
– Я их обоих знаю, – отвечает Кальт.
– Вы все получили, я ухожу, – говорит Гжесь. – Ухожу, зачем мне тут сидеть?
– Тебе не нравится мое общество? – спрашивает Кальт.
– Гжесь, я тебя прошу, – говорит Чокнутый.
– Нет, – говорит мой брат.
– Мне твое тоже не нравится, – говорит Кальт.
– Отчего же? – спрашивает Гжесь.
– Потому что ты меанес [68]. Меанесы – худшие сучары.
Кальт гасит сигарету в его раскрытой ладони. Мой брат издает рваный короткий вскрик, непроизвольно встает, размахивается, словно собираясь ударить Кальта по лицу, но к нему мигом подскакивает Чокнутый, хватает сзади на руки, прижимает к себе.
Я вижу, как Кальт ржет. Ему по-настоящему, до самых глубин сердца, весело.
– Эй, хватит, сука, – говорю я. – Гжесь, идем.
Гжесь расслабляется. Тяжело дышит. Потом вынимает из подставки кусок льда и сжимает тот в обожженной ладони.
– Не представишься? – спрашивает Кальт. Встает. Он высокий. Подходит ко мне.
– Ты ведь вроде бы знаешь, кто я.
– Ну и что? Вот если ты впервые войдешь к отцу своей девушки, то что, тоже не представишься, потому что он якобы знает, кто ты? – Кальт подходит близко, настолько близко, что последними своими словами дышит мне в лицо. У него воняет изо рта так, словно все зубы сгнили.
– Но ты – не он, – отвечаю я.
Дерганый парень вбегает назад в комнату. В руке держит бутылку виски, громко опускает ее на стол. Кальт не обращает на это внимания, смотрит теперь на меня, подбоченившись. Осматривается. Словно что-то ищет или задумывается над сменой декораций пространства.
– Он дал вам деньги? – спрашиваю я их, тыкая пальцем в Гжеся. У меня потеют ладони. Сухо во рту. Вижу, кто они, кем стали, что с тем же успехом могут сейчас сказать, что ничего не получили, уходя с моими деньгами в кармане.
– Похоже, ты полагаешь, что я веду свои дела бесчестно, – отвечает через минутку Кальт. Возвращается за столик, берет последний чистый стакан, наливает себе виски.
– Я ничего не полагаю.
Чокнутый садится рядом с Гжесем, у него тоже подпрыгивает нога, он напряжен так, словно вот-вот у него что-то порвется: жила, сердце, голова. Он вынимает из пачки сигарету. Закуривает, жадно затягивается, почти не выпуская дым.
– Он дал столько, чтобы покрыть нанесенный ущерб. Это плохо – то, что он сделал, знаешь ли. Плохо, если кто-то приходит на чужое и начинает уничтожать, – отвечает Кальт. Только теперь за скрипом его голоса я слышу еще и акцент, какой-то вывих языка, его искусственность.
– Вам вообще повезло, что вы тут сидите и разговариваете с нами как ровня, потому что вам бы сперва голову отбить, – говорит Чокнутый. – А сидите вы тут только потому, что ваш отец – это характерный человек.
Гжесь все еще держится за обожженную руку. Кальт усмехается. Кивает.
– Скажи мне, – поворачивается в сторону Гжеся. – Скажи, стоило ли вообще пороть эту чушь? Стоило ли вообще кидать деньги в пасть зверю?
Гжесь молчит. Хочет что-то сказать, но не может – или не хочет, челюсть у него ходит так, словно он пытается раскусить что-то. Туди вынимает пистолет, кладет на стол. Когда я вижу оружие, температура моего тела мгновенно опускается градусов на пять.
– Это твой клуб? Или Чокнутого? – спрашиваю я Кальта.
– Тут все мое. Все, что видишь. И если ты не знал, то теперь знаешь. Это мое, и то, и еще вон то. Весь город. Весь район. Даже больше, – отвечает Кальт. Потягивается. Двумя пальцами берет свою цепочку. Теперь я вижу, что на ней висит кулончик: отлитая из серебра буква «К». Он минутку интенсивно потирает ее двумя пальцами.
Я должен встать, густой, вонючий воздух вдруг высокой волной захлестывает мои глаза и рот, запах линолеума, грибка, старого лака вдруг заполоняет легкие и желудок. Я должен встать. Хватит всего этого.
– Пойдем, – говорю я Гжесю.
– Это вовсе не так, будто я что-то забираю. Я помогаю, верно, Камиль? – Кальт поворачивается к Чокнутому, который кивает и уверяет:
– Да, вы помогаете, господин Кальт. Еще как.
– А обо мне столько лжи говорят, – добавляет Кальт. – Столько лжи говорят обо мне.
– Пойдем, – повторяю я, иду к выходу, и только через миг мой брат встает, словно следя, действительно ли он может это сделать. Гжесь подходит ко мне.
– Три дня у тебя, – говорит Кальт. – Три дня, чтобы я не разозлился. Три дня срока, чтобы все Камилю заплатить.
– А если нет? – этот вопрос сам собой срывается с моих губ.
Туди берет оружие. Чокнутый гасит сигарету, выдыхает – сильно. Смотрит на меня, видит, что я смотрю на него.