– Марек Бернат ведь тоже крал машины, – снова донесся из темного угла голос ксендза. – Вместе с Мацюсем. Когда была та облава, отец увез его на аэродром в Варшаве, с билетом в руке. Потому-то он в Англии и сидел. И, может, потому матери не звонит, может, потому и не прилетел. Может, тут не в политике дело. Может – оставим зло злу, любимые мои. Пусть злом займется зло.

– Так, ладно. Я пошел, – вдруг говорит Гжесь. Встает со стула. Фыркает от смеха, но этот смех – просто выражение усталости.

– Успокойся, – повторяет мой отец.

– Так дай мне, сука, покой – я и успокоюсь, – отвечает он.

Отец чуть дергает головой, словно получив в лицо камнем. Открывает пошире глаза.

– Что ты сказал?

– Ничего я не сказал. Вернее – кое-что сказать хочу. Прямо сейчас. Вы тут напрягаетесь, словно без вас, сука, весь город распадется. Словно дома и улицы пойдут по пизде. Да этот город останется, каким и был, сука, с тем же кольцом развязки посредине и с тем же замком, и с той же фигней, с какой он и был, и останется таким еще долго после вас. Лучше бы вам, сука, себя спасать, пока вам мозг окончательно не прополоскало. Что, нашли свободное время? Да посмотрите на себя. Да вы как «Дневники отпускников» [66]. Только гриля тут, сука, не хватает. И мяска. Устроить вам гриль? Съездить за колбаской? Может, и кровянки купить?! – кричит Гжесь, и я все отчетливее понимаю, что он в каком-то смысле шутит, что изгаляется, а в глазах его взблескивает нечто, чего я давным-давно не видел – может, с того момента, как он вышел нас поприветствовать.

– Может, Гжесь, тебе и правда лучше уйти. Что-то ты устал. Отдохни, – говорит отец.

Минуту они меряются взглядами, словно хотели бы поубивать друг друга. Со стороны это выглядит довольно забавно, словно игра в гляделки, и я вдруг замечаю у отца что-то вроде легкого тика, бессильно опускающееся левое веко, и в этот миг Гжесь поворачивается ко мне, словно подавая знак, что он уже все закончил, что отец проиграл.

– Идешь? – спрашивает меня снова. Я смотрю на Юстину, потом на него. Она просит меня через комнату: не оставляй меня тут со всеми этими людьми. Не скажет этого вслух, но я прекрасно знаю, о чем она.

– Прости, – говорю я, глядя Юстине в глаза.

Все глядят на Гжеся с сочувствием. Словно знают о бумагах, брошенных во дворе дома, о машине с лысым мужиком внутри.

– Гжесь, погоди, – говорит вдруг полицейский.

Брат оглядывается.

Полицейский разворачивает пакет и поднимает целлофановый файл, что лежал внутри. В нем – нож-бабочка. Его клинок покрыт рыжим засохшим налетом. Это нож-бабочка, на его рукояти выгравированы две буквы «Г». Гжесь Гловацкий.

– Откуда там взялся твой нож? – спрашивает полицейский. – Скажи честно.

Гжесь ничего не отвечает.

– Для них это сейчас важнейший след, – говорит полицейский и смотрит на моего отца. – Говорят о русских, о контрабанде топлива, но в этом нет смысла. Вот самый важный след. А сейчас еще эта девушка, Гжесь, и твоя жена направят дело в суд.

Гжесь по-прежнему молчит.

– Кафель, – говорит наконец. – Кафель забрал у меня этот нож.

– Забрал? – повторяет полицейский.

– В карты я его, сука, проиграл, ясно? – отвечает, помолчав, Гжесь, словно исповедуясь в чем-то ужасно стыдном.

Полицейский кивает.

– Проверьте, сука, его на отпечатки, – добавляет Гжесь.

– Кафельский Ярослав, – уточняет полицейский.

– Да, сука, он, у меня денег не было уже, чтобы дальше играть, но были часы и нож, потому я проиграл часы и нож в покер, месяц тому назад.

– Тот самый Кафельский, что всегда ходит, пугает и бьет людей для Кальта? И ты, Гжесь, с ним в карты играешь? – спрашивает Валиновская.

– Да, тот самый Кафельский, – отвечает за брата мой отец.

– Когда вы играли в карты? – спрашивает полицейский.

– Это что, допрос? – спрашивает Гжесь.

– На допрос – вызовем.

– Ну тогда и приду, сука, – Гжесь разворачивается и направляется в сторону выхода. Я иду следом. Пожалуй затем, чтобы он ничего не сделал. Чтобы не сел в машину и не врезался в дерево. Чтобы не кинулся в реку. Чтобы снова не сделал ничего глупого. Чтобы и в самом деле не пошел к какой-нибудь девушке и…

– А они на чем вернутся? – спрашиваю я брата, когда тот открывает дверь автомобиля.

– На машине Агаты, – отвечает он и садится внутрь. Я занимаю сиденье впереди и только собираюсь сказать Гжесю, что отец его прибьет за то, что сел в его машину, но мы уже едем в ночь, в Зыборк, а брат опускает стекло, сплевывает наружу и говорит так громко, словно желает, чтобы его услышал кто-то в глубине ночи:

– Та ну нахуй. Имел я это в виду. Пусть бы и поубивали друг друга все. Пусть бы и сожгли всё. Пусть бы всё тут под землю провалилось, пусть бы земля их поглотила, – добавляет, выкрикивая последние три слова, а потом выжимает педаль газа, мотор громко ревет, мы резко ускоряемся, Гжесь несется так, словно собирается обогнать время.

– Я научился одному, – говорит он, помолчав. – Научился одному, Миколай. И послушай меня внимательно, потому что, ты это знаешь, у тебя проблемы с умением слушать. И дело не в том, нравится мне тут или не нравится. Просто нет никакой разницы.

– Как это, нет разницы? – спрашиваю я, когда брат на полной скорости вылетает из леса на главную, не включив поворотников, просто поворачивает и едет, быстро, на время еще и выключает фары, начиная смеяться. Мне становится страшно.

– Я одно знаю. Куда бы ты ни пошел, забираешь свое говно с собой, – говорит он. – Можешь ежедневно ходить с чернотой, с чернотой в животе, чернота эта разливается по телу, заливает башку, вливается в вены. И так вот ты и ходишь с чернотой и фантазируешь. Фантазируешь, что где-то там есть магическая страна, в которой ты этой черноты лишишься, Миколай. В которой ты, сука, наконец-то помрешь.

Он гонит еще быстрее, и вдруг напротив появляется такой же чокнутый, как и он сам, а может и еще больший, потому что – с выключенными фарами, и тогда Гжесь резко съезжает на обочину, но не останавливается, машина летит в сторону Зыборка, проезжает, не притормаживая, через переезд неподалеку от Колонии.

– Ты думаешь, эта страна может оказаться во многих местах. Она может оказаться в Варшаве, а может – в Гданьске, а может в Щецине, может в Лондоне, где угодно, эта страна и вообще находится Где-то-в-Другом-Месте, и почти наверняка находится в Майами, в вилле с бассейном, где три порноактрисы дрочат тебе, где ты лежишь, сука, на лежанке и пьешь холодный «бровар».

– Сука, притормози, – прошу я.

– Да хер там ты знаешь, – отвечает он.