себе самому, Аори?

Она отвернулась, уязвленная.

– Доверять не стоит никому, даже себе.

– Не вижу противоречия, – улыбнулся тоо. – Итак, я снова хочу воспользоваться твоим необдуманным предложением и задать вопрос.

– М-м?

– Порой ты говоришь так, словно прошла путь в два раза длиннее, чем выглядишь, но порой прорывается такая торопливость, такая незрелость суждений, что я говорю себе – нет, Шуким, если и есть в ней тайна, то это не тайна вечной молодости. Но как уживаются в тебе неукротимость и такое горькое разочарование в жизни?

– Это когда ты неукротимость увидеть ухитрился?

Аори на ходу смахнула прилипшие волосы со лба.

– В тот миг, когда встретил одинокую путницу там, где живут одни миражи.

– Мне повезло, что ты на меня наткнулся. Спасибо.

– Поблагодари Харру, а не меня, безбожница.

Даже идти стало немного легче, и Аори рассмеялась напускному негодованию в его голосе.

– Не буду. Ты, а не Харру, напоил и защитил меня, и обращался, как со свободной.

– И ты не побоялась уйти со мной одна в пустыню, хотя сама говоришь о том, что никому нельзя доверять.

Тоо не оборачивался, но плечи его напряглись.

– Я не доверяю, – Аори недовольно фыркнула и ускорила шаг, чтобы идти вровень. – Но для всего, что ты мог бы со мной сделать, совершенно незачем переться демоны знают, куда. Вот скажи, неужели оно того стоит? Все эти рабы, сломанные жизни…

– Телам дана возможность нести радость, счастье, экстаз. Душам – способность осознавать эти сигналы. Смысл наших жизней, смысл нашего служения величайшей милостью открыт для понимания, и кощунством было бы избегать его.

– Не для меня, – пробормотала Аори.

– Что ослепило твой разум? Харру не дал бы нам в руки инструмент, если бы не хотел, чтобы мы использовали именно его. Тот, кто постигает вершины удовольствия, – на девятьсот и девять шагов ближе к божественному началу, чем тот, кто стенает и проклинает каждый прожитый день.

– Но другие проклинают, пока вы постигаете! И именно из-за этого!

– Изменяй то, что подвластно твоей руке, и прислушивайся к голосу Харру прежде, чем ее поднять. Счастье невозможно навязать тому, кто живет и дышит страданием, несправедливостью, виной…

– Какой виной?

– Виной других за его страдания, Аори, – тоо резко остановился, взял ее за плечо и заглянул в глаза. – Кто виноват, что ты оказалась одна в пустыне? Кто не оставил тебе иного выбора?

– Никто, – растерялась она. – Разве что, я сама…

Улыбнувшись, тоо отпустил ее и двинулся дальше.

– Вот поэтому ты и свободна, а не оттого, что отвергла все, что я посмел предложить. Раб обвинит хозяина в том, что ему мало воды, а получив ее – что она недостаточно сладка. Выпив сладкой – что это не вино, напившись вина – в головной боли поутру. Но что он сделает, чтобы изменить свою жизнь?

– Ничего?

– Но что случится, если хозяина не станет? Кого он обвинит? Его не страх держит, точнее, не боязнь наказания, а ужас перед жизнью во всей ее неприглядности.

– Я не понимаю.

– Когда-нибудь поймешь. Пойдем быстрее, Аори. Ветер меняется, и может случиться буря.

Будто в подтверждение его слов, резкий порыв сдул горсть песка с вершины дюны. Он пролетел несколько шагов, осыпаясь, словно снег.

– Ты когда-нибудь умел бояться?

– Того, что живет между ветром и песком, превращая их бурю?

– Я не понимаю.

– Песок под твоими ногами, ветер – над твоей головой. Ты все еще не видишь, что между ними?

Следуя одному ему известным знакам, тоо свернул влево. Он время от времени останавливался, будто прислушиваясь к чему-то. Наконец, посередине крохотного песчаного пятачка он повернулся к Аори с легкой улыбкой.

– Чувствуешь?

Она оглянулась вокруг.

Дюны, ветер, безостановочно оглаживающий их вершины. Тонкие веточки альфир, мигрирующих вместе с песками и набирающихся сил, чтобы однажды оторваться и отправиться в свое собственное путешествие.

– Нет.

– Опустись на песок. Забудь о дыхании и биении сердца, и ты услышишь.

Аори без слов легла на теплый бок дюны, поджав ноги, и закрыла глаза.

Уснуть бы. Забыть обо всем. О долге, о буре, медленно красящей сизым облака, о тоо, терпеливом, как сама пустыня, и таком же непостижимом. Где она начинается, где заканчивается? Где ее сердце?

И она почувствовала, как едва заметно вибрирует песок. Так, будто глубоко под землей мурлыкает огромный кот… или работают генераторы.

Вскочив, Аори подняла на тоо сияющие бешеной надеждой глаза.

– Видишь? Мне не нужно твое доверие, чтобы не лгать.

– Что это?

– Так бьется Сердце Харру.

Тоо хмурился, оглядывался на подступающие тучи, а его фарку то и дело трепали горячие, сухие порывы ветра. Песчаный пятачок остался позади, затерялся среди одинаковых, бесконечных дюн. Аори так и не поняла, по какому признаку Шуким выделил одну из них и принялся карабкаться наверх.

На середине подъема их встретил гудящий, вибрирующий стон.

– Песни духов, – ответил тоо на незаданный вопрос. – Лучше бы нам их не слышать.

– Почему?

– Они звучат лишь перед бурей.

Взобравшись на вершину дюны, Аори остановилась, не обращая внимания на клубящийся в воздухе песок. Прямо перед ней поднимался город. Город, построенный ветром, а не людьми. Он проложил широкие тоннели в когда-то монолитных скалах, превратил их в бурые грибницы, сросшиеся шляпками. Истонченные посередине колонны поддерживали ажурные каменные своды, и лучи света падали из проемов, как из окон собора.

Ветер волнами гнал песок сквозь свои владения, безустанно полируя округлые столбы. Кое-где он переусердствовал, и камни обрушились под собственным весом, впуская внутрь пыль и жару.

– Тропа к храму начинается сразу за Долиной Памяти.

Тоо в последний раз оглянулся на сверкающий разрядами горизонт.

Аори невольно ждала, что в тоннелях каждый шаг будет отдаваться эхом. Она осторожно ступила в тень их арок, коснулась оплавленной ветрами колонны.

Ни звука. Песок под ногами скрадывал шаги. Ветер поднимал его и забрасывал на выступы скал лишь затем, чтобы несколько секунд спустя сдуть длинными полотнищами в лица непрошеных гостей.

Почти потоки изменения… Аори подняла руку, песчинки ткнулись в ее ладонь и осыпались.

Тоо поднял край куфии и взглядом приказал ей сделать то же самое.

Стоило миновать первый десяток колонн, и они истончились еще больше, лишились тонких каменных арок, что превратились в глыбы под ногами. Со всех сторон поднимались мрачные каменные обелиски, прозрачнее неба намекая, как эта Долина получила свое название.

Увы, даже жалкие обрывки неба над головой утратили какую-то ни было прозрачность. Они проросли рыжиной, будто ржавчиной, и песчаные вихри то и дело сталкивались друг с другом в яростном противоборстве.

Прямо в гребень оставшейся позади дюны ударил