— Выносите, — сухо, как прозектор помощникам, бросил он териархам. И это «выносите», сказанное так, словно в мешке лежала обычная картошка или отходы мясной лавки, но никак не живой неофит, сказанное бесповоротно и бесстрастно, это повеление Платона было куда страшнее тайных намеков и явных угроз.

— Лады, — подтвердили приказ териархи и, взяв мешок за углы, просто поволокли его по полу.

Только бы об угол не расшибли, перед тем как бросить, переживал Платон.

— Аккуратней там, без самодеятельности чтоб, — решил он предупредить слишком разухабистых, на его взгляд, исполнителей, одновременно давая неуставную надежду полюбившемуся недососку.

Аккуратней — это хорошо. Будущий труп не берегут.

Слово аккуратность младшим зверсоставом в лице Валяя и Кончая понималась совсем не так, как хотелось бы Деримовичу. Нет, его специально не пинали, но и не церемонились, — его просто и грубо тащили куда-то по песку. В песке, между прочим, попадались камни и сучья деревьев, и Ромке оставалось только молиться, чтобы на их пути не попалась стоянка «человека отдыхающего», как правило, усыпанная битой посудой и смертельно опасными для афедронов бутылочными розочками.

Нет, Богг миловал. Попалось несколько крупных камней, больно прокатившихся по спине, уколол расщепленный сук, а потом под ним вспучилось и вовсе что-то живое, успев нанести сотни легких уколов прямо в нежные булки. Наверное, еж. Ромка даже ухмыльнулся. Хоть и не поздоровилось ему от ходячей колючки, все же застигнутое врасплох иглокожее оставило по себе светлую память. Вдруг это последнее живое существо, встреченное им на смертном пути.

Оказалось, не последнее. Следующей представительницей местной фауны была обыкновенная жаба. Только ей повезло меньше. Точнее, совсем не повезло. Перед кончиной она только и успела, что сказать «а-а», после чего каблук Валяя выдавил из нее на песок все внутренности.

Кортеж неожиданно остановился, один из териархов высморкался, и сразу же вслед за трубными звуками, издаваемыми могучей носоглоткой Кончая, в мешок к Ромке залетела странная для здешних мест песня, состоящая из единственного слова — протяжной «аллилуйи».

«Неужели и правда отказ?» — думал он, пытаясь оценить собственные шансы на спасение. И зачем столько возни с ним? Кому была нужна эта интродукция с утомительным пальцесосанием и приятным принцессолобызанием. К чему наставления наставителя? Для чего учения учителя?.. Для того, чтобы его, как муму последнее, в мешке таскать?

Прозвучала вторая «аллилуйя», и Валяй с Кончаем дружно потянули мешок дальше. Потом песок под Деримовичем кончился… Да, кажется, его подняли в воздух… и не совсем аккуратно опустили на что-то деревянное. Затем раздался хлюпающий звук и за ним два бухающих.

— Весло! — вместе с хриплым приказом Валяя донесся до Ромки и смысл происходящего. Его же топить везут — прямо по сценарию «Муму». А через мешок этих Герасимов не оближешь.

«Отказ. Неужели отказ?» — в такт веслам бился в голове Деримовича один-единственный вопрос, обращенный к невидимой, но всемогущей силе.

Вместо ответа, который он ожидал услышать от Зовущей, раздался обыкновенный плеск. Не может быть, все еще не верил в печальный финал Деримович. Невозможный финал. С его-то уровнем сосабельности — в мешке топить! Да таких сосунов!.. Таких сосунов, продолжала кружить в голове надежда на чудесное спасение, меж тем как Ромка уже колыхался на черных волжских волнах.

Только он не тонул, как литературное Муму, а все еще держался на поверхности, как то, что сколько ни топи, все одно всплывет. Да, можно сказать, пока ему везет. Не сильно, но все же он на плаву.

Отправить недососка на дно не позволял воздушный пузырь, образовавшийся в мешке. Непредвиденный брак в отработанной технологии. И все из-за новшеств этих. Мешки какие-то ввели. То ли дело, гирю на шею и привет. Пусть барахтается.

Исправить допущенную оплошность решил Кончай, сидевший у ближнего к утопленнику борта. Вытащив из-под скамьи багор, он с силой ткнул им в мешок. Однако образовавшаяся дыра помогла не сильно. Мешок чуть сдулся, но все еще пузырился. Вполне достаточно для того, чтобы удержать недососка на плаву.

— Надо было камней накидать, — заметил Валяй.

— Надо, надо! — передразнил Валяя Кончай. — Чего раньше о камнях не вспомнил!

Ромка почувствовал, как мешковина снова натянулась и что-то острое царапнуло ему голову.

Кончай сделал еще одну дырку в полотнище и, подцепив мешок багром, начал буквально вталкивать его в воду.

Ромка успел набрать воздуха столько, сколько позволяла грудь, и теперь с ужасом слушал не предвещающее ничего хорошего бульканье.

— Пошло, пошло муму! — радостно вскрикивал Кончай.

— Ко дну, ко дну! — вторил ему второй зверначальник.

Второй, и возможно последний раз за один вечер Ромка оказался в ночных водах.

Но только эта вода была куда холоднее предыдущей.

Волжская, наверное.

* * *

Сколько продолжалось его забытье, в котором он видел трехмерный сон с его собственным посвящением, Платон не знал. Очнулся он от того, что нечаянно укололся иглой шприца, который все еще сжимал в руке. Поднеся «баян» к глазам, покачал головой. Для не слишком атлетичного Деримовича доза была чудовищной. В его время задвигали вполовину меньше. И по локтевой, а не в загривок, как он недососку воткнул. Но вещь зверская — Деримович даже не оглянулся. Моментально умалился до плаксивого поца. Хотя это хорошо — сосунку мимикрия не помеха.

А в мешок брутально его. У кого сердечко так себе, может и зайтись.

Онилин встал, убрал шприц в ящик тумбочки и прошелся по крохотной комнате туда-сюда. Он волновался. Если его недососок не накосячит в прохождении, то и ему зачет.

Мистагог вздохнул и подошел ко второй тумбочке. Открыв ее, он обнаружил свежий номер орденского глянца со сбивающим толк названием «Вокруг Сета».

До заплыва оставалось еще целых сорок минут. Идти в клуб к возбужденным предстоящим купанием братьям ему совершенно не хотелось. Странно, но в своем туманном далеке Платон думал, что его буквально захлестнет волной эйфории при встрече с адельфами, закружит вихрь идей, концепций, проектов и программ. Ничего этого не случилось. Вот и сейчас, поставив недососка на путь горя, большое, признаться, дело, Онилин ничего, кроме пустоты, не ощущал. И даже ребяческие шутки с опазицией теперь казались глупыми и не стоящими того внимания, которое он им уделял. А жажда заполучить списанную «тушку» для стратосферных полетов — годной разве что для детсада. И вообще, что он здесь делает? Зачем бросил свою Анельку, дом, собаку, свой уютный, защищенный, почти медвежий угол. Любуется на Родину-мать, которая столько лет зовет и зовет, а защитников за спиной у нее так и не видно. Ни белокурых викингов, ни монгольских орд. Встретились, называется, два одиночества. Платон тоскливо