свои предложения, как он замечает, ему удалось провести только с большим трудом. До поздней ночи Петр оставался у Лефорта.

На следующий день, 17 августа, вследствие принятого накануне решения укреплять каланчи все три генерала отправились к каланчам. Петр, находившийся, по-видимому, в это время на одной из стоявших у каланчей галер, угостил их обедом. «Пообедав на галере в обществе его величества, — записывает Гордон, — мы отправились туда (к каланчам), чтобы рассудить, как их укреплять. Увидав, что все к этому были очень равнодушны, я с живостью высказал несколько истин, которые были выслушаны без удовольствия, так же как и то, что я говорил о плохом соседстве при продвижении траншей и соединительных линий сравнительно с моими». Видимо, за укрепление каланчей стоял горячо только Гордон; остальные относились к его плану равнодушно. Это равнодушие его раздражало, и он излил свою досаду на то, что товарищи его с правого и левого флангов отстают от него, недружно ведя работу в траншеях. Жалобу на такое замедление флангов мы встречаем в его дневнике еще под 8 августа; теперь он воспользовался случаем высказать то, что давно уже накипело на душе. Мысль об укреплениях и о необходимости дружного ведения осадных работ всецело владеет им, и на другой день, 18 августа, он вновь едет к каланчам сделать настойчивые представления царю, чтобы траншеи со всех сторон продвигались вперед равномерно и чтобы каланчи были укреплены земляным валом. Петр согласился с Гордоном и приказал отрядить на работы по укреплению каланчей 600 человек, по 200 от каждого корпуса. Во время обеда у Гордона, на котором находились Лефорт «и другие господа», была произведена на его траншеи вылазка. Турки были отбиты с потерями, но убили находившихся в траншеях иноземцев — фейерверкера Доменико Росси и его товарища Джона Робертсона. В ночь на 19 августа пришли письма с Днепра oт боярина Б. П. Шереметева и от малороссийского гетмана Мазепы с известием о взятии у турок нижнеднепровских крепостей. Две из них, Казы-Кермен и Таван, были взяты приступом, а две другие, Орслан и Шагин-Кермен, бежавшими турками брошены. Письмо от Шереметева было привезено в стан Петра стольником А. Ф. Воейковым, а от гетмана — полковником Иваном Скоропадским. 19 августа генералы и все полковники были созваны в царскую палатку для торжественного сообщения радостных писем, которые были прочитаны привезшими их лицами. «Затем стали мы пить, — пишет Гордон, — за здоровье его величества, а также боярина (Шереметева) и гетмана и, наконец, всех верных слуг в армии, причем при каждом тосте был даваем залп из крупных и мелких орудий во всех трех лагерях и в траншеях, что беспокоило турок». В этот же день хоронили убитых накануне иноземцев Доменико Росси и Джона Робертсона; Петр, по обыкновению, присутствовал на похоронах, затем зашел к Гордону, у которого оставался до полуночи, а от него отправился навестить умирающего полковника Козлова, получившего накануне тяжелую рану; 20-го он и умер. Смерть Росси и Робертсона произвела, видимо, сильное впечатление на Петра. Росси, по известию о нем Плейера, был родом итальянец, жил на острове Кандия, будучи взят в плен турками и привезен в Азов, пробыл в этой крепости 6 лет и служил помощником инженера, который поручал ему минное дело. Оттуда он каким-то образом перешел в Россию. Если этот рассказ Плейера верен, то Росси был для Петра особенно ценен не только как инженер, но и как инженер, хорошо знакомый с осаждаемым Азовом. Царь не мог оставить этого несчастного случая, не расследовав дела и не отыскав виновных в его гибели. Виновными оказались стрельцы. 21 августа перед вечером Петр пришел в лагерь Гордона и велел пытать стрельцов, которые во время нападения турок, когда убиты были иностранцы, стояли в траншеях на карауле и бежали, покинув их. Потеря в составе инженеров была тем чувствительнее, что незадолго перед тем, 15 августа, был случайно убит неприятельским выстрелом инженер Иосиф Мурлот, только что прибывший из Швейцарии. Следствие над стрельцами продолжалось до 9 сентября, когда они приговорены были к смертной казни, но затем приговор был смягчен, и они, ради отбываемой ими службы, были подвергнуты наказанию кнутом[389].

22 августа царь занялся московской корреспонденцией, ответил на письма от 6 августа Ромодановскому и Виниусу, писал Т. Н. Стрешневу. Ромодановский уведомлял Петра о высылке жалованья Преображенскому и Семеновскому полкам на сентябрьскую треть 204 (1695) года и требовал вернуть денежные дачи убитых преображенцев и семеновцев. «Min Her Kenih, — отвечает ему Петр. — Писмо твое, государское, августа 6 дня писанное, в 18 день мне отдано, за которую вашу государскую милость многократно благодарствую. А что про жалованья салдацких полков изволил писать, и я об том генералу доносил и салдатам милость вашу государскую объявлял, которые благодарно милость вашу государскую ожидают. За сим желаем вам, государю, здравия и во государстве вашем щастливого пребывания. Piter»[390]. Письмо Виниуса от 6 августа не сохранилось; но из ответа Петра видно, что в нем, подобно будущим его письмам, содержалось сообщение о событиях в Западной Европе. «Min Her, — пишет ему Петр. — Писмо твое, августа 6 дня писанное, мне в 18 день отдано, в катором о заморских ведомостях и о вашем пребывании объявляешь, за которое уведомления благодарствую. А о здешнем возвещаю, что милостию Божиею все в добром здоровьи и в Марсове ярме непрестанно труждаемся. Piter»[391]. Письмо к Т. Н. Стрешневу от 22 августа до нас не дошло, но по ответу на него Стрешнева можно заключить о его содержании. В нем Петр передавал Стрешневу просьбы генералов Головина «о людех и о делех его» и Лефорта — об уплате его долгов. «Господин первой бомбардир Петр Алексеевичь, мой милостивой, — пишет царю Стрешнев, — здравие твое Божия десница сохранит. Писание твое, августа в 22 день писанное, мне сентября в 2 день отдано и за то благодарствую. О генерале Афтамоне Михайловиче, по писанию твоему, о людех и о делех ево того ж дни в приказы послано. В писме ж твоем написано о генерале Франце Яковлевиче: просит о заплачении долгов ево, о чем ко мне бутта писано; и ко мне писма не была от милости вашей, и заплаты долгов не было; а в писме ево, генералском, написано долгов 2300 рублев, и бутта деньги велена от меня выдать, и о том писмо послано от отца нашего Никиты Моисеевича (Зотова); и мне писма нет. И о том прошу писма. А в Розряде денег новозборных 12 500 р. налицо, да тех же новоз-борных денег, опричь вышеписанного числа, в росходе